Лодевейк Грондейс - Война в России и Сибири

Между тем нам привели солдата, который «нашел где-то тут» лошадь-чистокровку, а потом еще двух, они прятались за сеном в конюшне и у них мы нашли патроны. Вчера в деревне жили безобидные крестьяне, новый режим превратил их в бандитов.

На жалких растерянных пьяных лицах солдат я читаю страх, жуткий страх перед насильственной смертью. Этот страх прогнал их с фронта, но именно с такой смертью они рискуют встретиться здесь, в тылу.

Офицеры допрашивают солдата так, словно не было никаких социальных катаклизмов, и мы по-прежнему живем при старом режиме:

– Почему нет кокарды на фуражке?

Солдаты бормочут какие-то извинения.

– Какого полка? Почему сняли с погон лычки?

Снова невнятное бормотанье.

– Ясно! Всех троих в телегу!

Штабс-капитан Сомов пересчитывает людей. Короткая команда, и мы покидаем деревню. На этот раз женщины на нас смотрят и провожают тревожными тоскливыми взглядами, бросив работу и не притворяясь больше беззаботными.

На белую равнину спускается вечер. Жалкую деревеньку со стогами сена и покосившимися домишками заволакивает туман, в котором исчезает все.

Мы возвращаемся в зимовник уже среди ночи. Вокруг хутора бродят волки. Полковник Гершельман принимает рапорт Сомова и приступает к допросу пленника, которого привели три чеха.

– А где еще два пленных? – спрашиваю я.

– Да они бежать надумали дорогой…

Большевика колотит дрожь, он пытается объяснить, как оказался в этих местах, говорит, что из резервного полка бывшего турецкого фронта. Но посмотрев в лицо молчаливого высокомерного Гершельмана, меняет тактику: предлагает нам услуги против своих товарищей. Гершельман пристально смотрит на него несколько секунд и с улыбкой, молча, передает его чехам.

– Что с ним будет?

Полковник будто бы задумывается на секунду, потом говорит небрежно:

– Боюсь, у него не получится убежать сегодня ночью.

Корольково, 19 февраля / 4 марта

В деревне Черевково 240 большевиков, 2 пушки и 4 пулемета. Забавно было бы забрать эти пушки с помощью нашего единственного пулемета, но они нам будут только мешать.

Ротмистр [Г. П.] Апрелев пошел за приказаниями к Корнилову. Мы догоним Добровольческую армию завтра в Лежанке, за ней начинается уже Ставропольская губерния. Двадцать лошадей, которых нам удалось достать, поведут два калмыка [243], которых Гершельман ре шил взять с нами, заплатив им солидную сумму. Прямые в седлах, высоко поднимаясь на стременах, они описывают большие круги своими бичами. Лошади бегут за нами свободно, «табуном».

Зимовник Кузнецовка, 19 февраля / 4 марта

Повсюду небольшие разведывательные группы на лошадях. Я встретил группу из отряда Чернецова, они в какой-то станице увидели копья. Мы напрягаем глаза, готовясь увидеть большевиков и броситься на них. Но они не показываются. Красногвардейцы и революционные солдаты умеют расправляться с офицерами в армии ударом в спину, в подъездах домов Киева, Севастополя, Таганрога, напав неожиданно несколько на одного, но они не решаются нападать, когда офицеры готовы к обороне.

Ночуем в брошенном зимовнике, к нам присоединяются чехи. Нас семеро в маленькой комнатушке: [Д. П.] Резников, [В. С.] Гершельман, Яновский, [Г. П.] Апрелев, Критский, Фермор и я. На нас не одежда, а лохмотья. У графа Фермора рваные штаны и продранные локти. Мы сморкаемся в два пальца и очень страдаем из-за отсутствия нижнего белья. Едим с ножа или руками из одной кастрюли, да и еда, прямо скажем, условная. Но зато сохраняем прежнюю учтивость. И сами над собой смеемся. Эта война одного против сотни похожа на безумное пари или вызывающую фанфаронаду. Графу Фермору мы напоминаем [героев] «Сирано» [244], и он принимается декламировать:

Как нельзя кстати! Мы смеемся и… внезапно замолкаем. Вспоминаем дни, когда гуляли по улицам Варшавы блестящие гвардейцы офицеры, командиры великолепных полков его величества императора.

У меня на языке вертится вопрос, и вечером после такого же долгого мечтательного молчания я задаю его:

– Ходят слухи, что Керенский где-то здесь, неподалеку. Как вы поступите, если он объявится и попросит вашей защиты?

– Под конвоем отправлю в главный штаб. Но сомневаюсь, что объявится.

– Почему вы все так его ненавидите?

– Почему?! А вы знаете, как создается хороший полк? Двадцать лет подряд только о нем и печешься, все дела, все мысли только о нем, постепенно полк проникается духом товарищества, завоевывает репутацию, становится послушным, опасным орудием. И представьте: в три месяца декретами и бесчестными действиями дисциплина уничтожена, и твой полк стал бандой трусливых грабителей, они бегут от врага, убивают сограждан. Посмотрите, кто подписывал декреты? Там стоит одно и то же имя! Спросите, откуда появилась революционная пропаганда и пораженческая идеология в армии? Виноват все тот же человек, на нем лежит за это ответственность. Теперь вам понятно, почему мы ненавидим автора всех этих постыдных дел и решений?

– А что вы тогда скажете о генералах, о бывших военных министрах, бывших командующих армиями, чье послушание служило одновременно личным амбициям и политическим проектам адвокатов? О генералах [Н. Н.] Янушкевиче [245]и [А. А.] Поливанове [246], они готовили и подписывали те самые декреты, о которых вы говорите? О [В. А.] Черемисове, который вступал в заговоры с солдатами и революционными комиссарами против своего начальства? [Д. Г.] Щербачеве, предоставлявшем свою гостиную для большевистских заговорщиков? [М. В.] Алексееве, подписавшем декрет о солдатских комитетах? [247][А. А.] Брусилове, поощрявшем Керенского в роли стимулятора гибельных процессов? Если бы они попали вам в руки, вы бы их расстреляли?

– Я не имею право судить свое вышестоящее начальство.

Зимовник Кузнецовка, 20 февраля / 5 марта

С утра впереди нас грохочут пушки. Войска Корнилова выступили против большевиков.

Мы без столкновений прошли путь вдоль железной дороги от Торговой до Ростова. Всюду беженцы, казаки, кто пешком, кто на лошади втроем-вчетвером. Мы ни секунды не сомневаемся, что одержим победу. Но путь забит телегами и лошадьми. Мы входим в деревню только в 7 часов вечера в полной темноте. Лошади спотыкаются о трупы, их особенно много у моста и вокруг церкви, где сосредоточилось сопротивление. Наконец-то мы можем расположиться в доме, который занимали большевики. Мы находим там готовый обед, на который у этих господ не достало времени, и съедаем его без малейших угрызений совести.