Лодевейк Грондейс - Война в России и Сибири

Мы договорились, что я буду плестись в арьергарде на телеге и позволю взять себя большевикам. Генерал Алексеев, чтобы навести их на ложный след, дал мне следующий документ:

Начальник 4-й секции штаба Добровольческой армии

22 февраля 1918 г.

№ 237

Средний Егорлык

Корреспондент нидерландской газеты г-н Грондейс и Павел Александрович Демидов, арестованные штабом Добровольческой армии, отпущены на свободу с приказом покинуть местность, контролируемую Добровольческой армией, уехав в любом, выбранном направлении.

Подпись: подполковник [ В. П. ] Баркалов

Помощник начальника (подпись) Сорочкин

Офицер, который поздно ночью привез мне этот документ, посоветовал от имени генерала Алексеева выбрать направление на Белую Глину.

Утром в 5 часов, попрощавшись с Гершельманом, Ивановским, Критским, Фермором, Апрелевым и остальными, я отправился к графине Сиверс, где разыгралась забавная, по существу, сценка. Я встретил там милую баронессу [С. Н. де] Боде, Бориса [А.] Суворина и других уважаемых офицеров. За утренним чаем мы обсуждали способы, которые помогут мне избежать расправы населения, находящегося, безусловно, в ярости после казни 260 пленников в Среднем Егорлыке [250]. Никто в удачу особо не верил, но у каждого в Киеве, Кракове, Петрограде был сын, жена или друг, которым хотелось пере дать привет, возможно, последний, так что все меня нагрузили письмами и посылочками. Я не отказывал, но предупреждал, что в случае моего расстрела деньгами, которые мне доверили для пересылки, воспользуются наши враги.

6 часов, пора трогаться. Мы пожимаем друг другу руки. Сиверс и еще один офицер с винтовками в руках грубо вталкивают меня в повозку, которую я нанял и кричат:

– Убирайтесь! И чтобы мы вас больше здесь не видели!

К 7 часам Добровольческая армия уходит из деревни, впереди скачет отряд разведчиков. Отделяются фланги – слева кавалерийская колонна полковника Бакланова, справа кавалерийская колонна полковника Гершельмана, в центре – подводы с провиантом и санитарные повозки с сестрами милосердия.

Куда ни посмотришь – всюду наши кавалеристы. Мы с Демидовым пропускаем их, многие меня узнают, но не выдают, чтобы не заронить подозрений у старика крестьянина, с которым мы едем.

После часа езды на горизонте появляется другая кавалерия. Наши, пригнувшись, стреляют, и далекие всадники исчезают. Полковник Бакланов скачет во главе своего отряда, мы вскоре с ним встречаемся, и он советует мне остановиться, дождаться в чистом поле ночи и тогда уж перебираться через линию противника. Но мне кажется, что лучше добраться до противника днем, чем рисковать быть убитым в потемках часовыми.

Со всех сторон вспышки огня. Бакланов кричит мне на ходу, что я вот-вот окажусь между пулеметами. Я приказываю остановиться возле стога соломы посреди бескрайней степи. Три всадника – арьергард колонны Бакланова – обгоняют нас. Еще офицер, он один возвращается из разведки, здоровается и галопом догоняет своих. Теперь полное одиночество.

Час ожидания, вдалеке показываются две маленькие точки. Возница убежден, что это старухи возвращаются в деревню, откуда убежали на время боя. Он зовет их к нам, машет им шапкой, делает приглашающие жесты, подтверждая свою расположенность уговорами:

– Чего не идете? Да вы не бойтесь! Мы по-дружески, по-приятельски. У нас и оружия нет! Идите сюда, идите!

Силуэты сначала двигаются, потом останавливаются, потом снова начинают медленно двигаться. После получаса пантомимических жестов между нашим крестьянином и неведомыми тенями они наконец решаются и направляются к нам. Это солдаты-большевики с винтовками у щеки, что чувствительно уменьшает рвение и доброжелательность нашего возницы.

К этим двум солдатам присоединяются еще два, вынырнувшие из травы, они заставляют нас поднять руки, обыскивают и объявляют пленниками. Один из них в прошлом офицер, он служит под началом солдата. Изучив мой дипломатический паспорт, длиной в 70 см, покрытый визами, он извиняется, что чуть было не начали в нас стрелять: «Это ваша вина, вы одеты по-кадетски».

Мы доезжаем до сторожки поблизости от станции Белая Глина, и тут нас окружают рабочие и красногвардейцы, они вылезли из траншей, которые роют вдоль железной дороги. Хотя мундиры у нас рваные и грязные, симпатии мы не вызываем. Лица искажены ненавистью. Раздаются крики: «Капиталисты! Убить их!» Нас толкают, показывают кулаки. Кое-кто в толпе вооружен. Сейчас достаточно первого удара, и толпу уже не остановить. Бывшему поручику царской армии, похоже, стало нас жалко, он толкнул нас в повозку, и мы поехали, слыша угрожающие крики сотен гвардейцев, они сначала шли за нами, потом отстали.

На вокзале стоял бронированный поезд большевиков, в нем штаб группы большевистских армий. Туда нас и привезли. Охранники разделили нас, а когда читали выданный нам документ, то перемигивались. Пока допрашивали Демидова, у меня было время вникнуть в ситуацию, которая стала вызывать беспокойство. В кармане у меня лежал документ, подтверждавший мое участие в боях Добровольческой армии, и мне хотелось его сохранить. Но если его найдут, немедленно расстреляют. Время его уничтожить было, но я предпочел рискнуть и сохранил бумагу.

Охранники, провожая меня к начальнику и смеясь, говорили о «пленном корниловце», и я понял, что пропал. Они привели меня к комиссару [З. Б.] Шостаку, молодому человеку лет двадцати трех, хорошо сложенному еврею с живыми умными глазами. Во время войны он был в Калифорнии, бегло говорит по-английски и, похоже, рад встретить иностранца. Он удовлетворился нашей с Демидовым бумагой, хотя, похоже, она его не обманула. Меня он удержал в качества пленника, но для моей же собственной пользы: покинь я бронепоезд, меня бы растерзали.

Я сообщил, что должен попасть в Киев, ну и так далее.

– У вас ничего не получится. Железная дорога между Торговой и Ростовом, Новочеркасском и Тихорецкой перерезана разведкой Корнилова.

– Я мог бы поехать на санях.

– Далеко не уедете. Вас пристрелят в первой же деревне. Я выделю вам купе в моем поезде. Как человек нейтральный вы будете наблюдателем этой гражданской войны и увидите, как рассеется мелкая банда (that little bunch) разбойников.

Прибежал, задохнувшись, в панике офицер, отрапортовал, что оборонительный рубеж перед Белой Глиной покинули 230 человек. Шостак невозмутимо распорядился взять на станции другие 230 человек и отправить на оставленный рубеж. На мои расспросы он ответил, что пока и речи быть не может о формировании регулярных войск. Приходится довольствоваться случайными людьми и случайными командирами.