Лодевейк Грондейс - Война в России и Сибири

Противник занимал более выгодную позицию, нашим пришлось спускаться вниз к мосту, а потом подниматься к деревне. Большевики – 600 солдат, 400 красногвардейцев, призвав на помощь крестьян, выкопали две линии траншей. Восемь пушек с трех позиций открыли огонь по нашим войскам, у которых вся артиллерия состояла из 6 полевых орудий.

После артиллерийской дуэли Корнилов и Алексеев дали сигнал к атаке. Впечатляющее зрелище. Алексеев и Корнилов с эскортом текинских ханов стреляли на ходу. Первая линия тут же снялась. Там нашли только несколько мертвых. Корниловский полк прискакал ко второй линии у входа в деревню и пошел в штыковую. Через полчаса враг побежал, бросив артиллерию: нам досталась пушка и 11 пулеметов. Обойдя погреба, нашли немало большевиков. 200 погибли в бою, 50 были расстреляны офицерской гвардейской ротой, 35 чехами.

Средне-Егорьевск, 21 февраля / 6 марта

На следующий день после этих событий у меня был долгий разговор с Корниловым. Суть того, что он мне сказал, можно свести к следующему:

«Я обязан служить примером. Такая армия, как наша, держится только тем, что внушает страх, без этого она пропала. Вы знаете отвагу наших солдат и знаете, каким опасностям мы подвергаемся. Нас так мало, что мы все, включая врачей и медсестер, постоянно находимся на первой линии. Каждый из двух моих вестовых, князей текинцев, убил в бою собственноручно по пять человек врагов на моих глазах. Наша тактика состоит не в том, чтобы сражаться любой ценой, а в том, чтобы сохранить как можно больше наших, внушая страх противнику, отвоевать Кубань, укрепиться там, а потом, если обстоятельства будут благоприятными, сделать новый рывок.

Я послал нейтральных казаков предупредить деревню, что мы пройдем через нее. Крестьяне собрались на совет. Старики, не желая поддаваться предложениям большевистских эмиссаров, стояли на том, что война между корниловцами и красногвардейцами их не касается. Молодые говорили следующее: “Если Корнилов вступает с нами в переговоры, значит, он слаб и нужно его атаковать”. Мнение молодых взяло верх, и я вынужден был применить репрессии.

Мы взяли Лежанку так быстро, что у большевиков не хватило времени перерезать связь со своим главным штабом. Один из моих офицеров поговорил с их главнокомандующим. Мы точно знаем, сколько большевиков в Тихорецкой, Торговой и Белой Глине.

Я верю в будущее. Скоро ко мне присоединится генерал Попов с 2000 солдат. Завтра мы вступим на территорию Ейского района, там располагаются два полка, которые были приданы моему, когда мы действовали в Карпатах, сегодня я принимал от них делегатов. На Кубани генерал Эрдели приведет мне два славных батальона казаков и два батальона горцев.

Что касается кавказцев, то в декабре я подписал соглашение с Союзом объединенных горцев, и они предоставят мне кавалерийский корпус.

Вы знаете, сколько разочарований принесли мне казаки. Всюду, где мог, в каждой станице я говорил с ними, старался объяснить, что как только они познакомятся с системой большевиков, то вернутся ко мне [248].

Я сам казак, а значит прирожденный республиканец. Как только началась революция, я встал за свободу и собрал вокруг себя надежных людей. К несчастью, я убедился, что моя несчастная страна еще не созрела для высшей формы правления, а именно республиканского. И поэтому я говорю всем: “Если свободным желанием русского народа будет вернуть монархию, мы согласимся с его желанием, но мы не примем ее под давлением немцев. Из рук немцев мы не примем никакого режима”.

Вы собираетесь ехать от нас в Киев, опасное предприятие. Я бы мог вам посоветовать поехать с двумя моими офицерами, которые едут на Кубань к генералу Эрдели, но не уверен, что в Новороссийске вы найдете надежный пароход до Одессы. Мне известно, что в Киеве много офицеров, которым место здесь. Возвращайтесь сюда вместе с ними. Вы найдете нас, если сядете на пароход до Туапсе.

Скажите всем и в первую очередь генералу Жанену, если встретите его, что мы представляем собой русскую армию, все ее благородные военные традиции, что в нас живо чувство чести и чувство товарищества. Настанет день, когда несчастная Россия поймет, что ее предали и продали, и все патриоты будут с нами. А пока наша миссия состоит в том, чтобы держаться. И мы будем держаться».

Средне-Егорьевск, 22 февраля / 7 марта 1918 г.

До сих пор наша маленькая армия продвигалась вперед небольшими бросками, встречая вокруг себя пустоту. Трудно себе представить, но многочисленные подразделения большевиков, вооруженные пушками и пулеметами, бежали перед нашими разведывательными группами, и мы уверились, что скопище псевдосолдат в степи не представляет опасности для наших решительных офицеров. Всюду, где бы в радиусе тридцати километров ни появилась кавалерия Гершельмана, большевики запрягали тачанки, реквизировали телеги и лошадей и исчезали, словно за ними гнались черти.

Однако теперь все переменилось. Теперь мы зажаты сетью железных дорог, ведущих на Кавказ, по которым будут ездить вражеские бронепоезда, доставлять оружие и боеприпасы. Для того чтобы пересекать железные пути, нам нужно рассеивать свои силы, придется атаковать линии, взрывать мосты, уничтожать гарнизоны на полустанках, перерезать телефонные кабели и телеграфные провода.

Нас выслеживают со всех сторон, и мы будем вынуждены наказывать противника с особой жестокостью, чтобы запугать население и лишить его инициативы. Понадобится множество хитростей, чтобы обмануть противника на пути, который мы выберем, и в тех пунктах, где мы наметим переходить через железную дорогу, которую противник будет издалека обстреливать из орудий. А ведь переходить через пути будет не только кавалерия, но и подводы с золотом, провиантом, с ранеными и сестрами милосердия. Наше войско утратит таинственность, какой обладало в степи, оно обнаружит свою слабость перед свирепым и внимательным врагом, население встанет на его сторону.

Я не мог разделить оптимизм Корнилова. Я верил в немыслимый героизм его соратников, но не верил в поддержку хаотичной массы русского народа, лишенного идей, но увлеченного анархией, которую он пока еще считал для себя выгодной.

Я пообещал полковнику Юберу, главе французской миссии в Новочеркасске, отвезти срочное письмо его начальнику, генералу [Ж.] Табуи, в Киев. Речь шла об опасном положении миссии: в ближайшее время она могла оказаться полностью в зависимости от красногвардейцев [249]. Со своей стороны я надеялся найти в Киеве тех самых офицеров, о которых мы говорили с Корниловым и которых он просил меня сопроводить к нему по Черному морю.