Лодевейк Грондейс - Война в России и Сибири

Без меня описали во всех подробностях удивительный город, который хотели бы построить Советы, город без фундамента и без куполов. Тысячи декретов, которыми комиссары засыпали своих приверженцев, не изменили характер революции. Причина этой, как и всех предшествующих, в упорном и неискоренимом непонимании между толпой и правителями. Революционная толпа не стремится воплотить какую-то доктрину, создать идеальное общество, и ее вожаки это прекрасно знают. Толпа хочет без всяких усилий получить свою долю национальных богатств, а еще – и это характерный для низов идеализм – она хочет свободы, иными словами, хочет уничтожить любые формы почитания. Ей обидно склонять голову перед высшими – высшими по рождению, по установленному порядку, по уму, по талантам, по воспитанию. И этих вожаки бросают толпе как добычу: «Унижайте, убивайте, издевайтесь над теми, кем восхищались, это ваши враги и враги революции» [275].

Понаблюдайте за красногвардейцем, идущим по улице, он всматривается в прохожих, нет ли на ком медали, ордена, гимназической кокарды. Ничто другое его не интересует. В провинции расстреливают за ухоженные руки, за носовой платок, в который сморкаются. В Москве революционные солдаты заняты исключительно «пролетарским реваншем», о котором им изо дня в день вещают газеты.

Сегодня служанка одних моих знакомых вернулась, дрожа от страха. Она крестьянка, одетая по-городскому, ходит в шляпке. Проходящие мимо солдаты пригрозили ей штыком: «Ты, буржуазия, заслуживаешь смерти!». Бедняжка возразила: «Я же из деревни, посмотрите на меня, мне есть нечего!» Солдаты, прогоняя ее, заявили: «Так тебе и надо, буржуйке, мы вам всем головы поотрываем!»

Повсюду, где революционеры перестраивают учреждения и организации, главная их задача уничтожить превосходство «интеллигенции», отомстить буржуазии. На заводах рабочие смещают инженеров. В гимназиях швейцары заведуют образованием и получают больше преподавателей. В военных госпиталях, а кое-где и в гражданских солдаты повысили зарплату фельдшерам, они получают 450 рублей, а врачи – 400. В больших московских домах дворники стали председателями домовых комитетов. После реформ у комитетов нет другой заботы, как охранять полученное и не давать приблизиться другим. Это и называется защищать революцию.

Это общество-перевертыш, пьяное и бездумное, шагающее на руках, болтая ногами в воздухе, может только насмешить, не больше. На заводах никто никого не слушается, и они стоят. Переодетый барином дворник потерял всю свою уверенность. Фельдшера смущает его начальственное положение, он совершает ошибку за ошибкой под ироническим взглядом подчиненных докторов. Швейцара, директора гимназии, приходится угрозами принуждать руководить, до этого в руках у него были щетки и мокрые тряпки.

У меня прохудились сапоги. Мне посоветовали обратиться в «общество интеллигентных сапожников», они занимают квартиру в том же доме, что и я. Я вхожу в просторную комнату, вокруг длинного стола сидит человек десять мужчин с интеллигентными лицами в фартуках и под руководством старичка – военного сапожника кроят кожу, ставят новые подметки, шьют мужские и женские башмаки. Я представляюсь, господа сапожники встают, и глава сообщества представляет мне коллег. Сам он банкир Сигов, организатор мастерской. Секретарь – генерал Около-Кулак, казначей – генерал [276][А. Н.] Бехтеев, бывший предводитель дворянства Тамбовской губернии [277]. Число желающих было так велико, что в общество пришлось принимать людей с чином не ниже полковника. Дамы-аристократки из высших московских кругов тоже приняты в этот клуб. Кое-кто из них, стесняясь дневного света, в сумерках приходит сюда работать и получить немного денег на пропитание. Вечером офицеры в потрепанных плащах, перчатках, с прямой спиной и военной выправкой отправляются по домам. Я спросил, нет ли у них желания работать в каком-нибудь советском учреждении. Один из них ответил: «Как это можно? Я же монархист!»

Офицеров помоложе и погорячее не устраивает столь безликое существование. Дня не проходит, чтобы я не встретил кого-нибудь из моих фронтовых товарищей. Один редактирует конституционно-демократическую газету, которая издается под носом большевиков. Другие – из гвардейских полков, полков ингушей, татар – готовят контрреволюцию. Я иногда встречаю их в обществе откровенно темных личностей: это члены штаба анархистов, которыми офицеры пытаются руководить.

Но нет никакой системы, никакой организованности в их частных усилиях. Один за другим эти большие дети будут арестованы и уничтожены. Военное воспитание сформировало их для подчинения, оно редко формирует вождей. Корнилов погиб в степях, Брусилов инвалид и выжидает. Романовы, законные вожди русского народа, но лишенные сильных сторон его характера, отказались выполнять свой долг, и молодые сердца, которые они обязаны были вести, теперь разбиваются, как стекло.

Однако в Кремле, среди теней полубогов, какими были московские князья, правят несколько человек, не имеющих наследственных прав, но, похоже, являющихся законными продолжателями древних царей. Они сродни им отчетливостью целей и жесткостью средств, силой, изобретательностью, безжалостностью и влиянием на свое окружение. Решив удержаться на самом великолепном троне, какой только знала Вселенная, и не доверяя народу, который возвел их на этот трон, они следуют примеру императоров поздней Римской империи: солдаты их выкрикивают, а двери к ним охраняют варвары-чужеземцы. Кремль охраняют не русские, внушаемые и переменчивые, а латыши, грубые умелые солдаты, самостоятельные и дисциплинированные, их в Кремле привечают, обогащают и кормят [278].

Кто знает, может впоследствии извинением московским комиссарам за их кровавое царствование послужит то, что в период, когда Россия предавалась гибельным экспериментам охлократии [279], они спасли автократию, без которой Россия погибла бы.

Проект Шостака (и штаба Автономова) состоял в том, чтобы отправить красные армии Кавказа на Украинский фронт под командование Антонова. Шостак всячески старался привлечь на свою сторону Совет комиссаров. Он переговорил со всеми представителями миссий союзников – хитро обойденных Троцким – и тешил себя несбыточными надеждами. После двухнедельных бесполезных стараний, он признался мне, что никто из народных комиссаров, а также из людей их окружения не думает всерьез о возобновлении войны вместе с союзниками. Ведя переговоры с союзными офицерами, они просто хотят выиграть время. Это был май 1918 г. На французском фронте дела шли плохо, и это было видно даже по советским газетам. Во время длинного разговора с Троцким Шостак убеждал его в необходимости направить все красные армии против немецкого империализма. Троцкий, глядя ему в глаза, спросил: