Лодевейк Грондейс - Война в России и Сибири

Победы Сибирской армии

Изобильная, оживленная, мило провинциальная жизнь этой, еще недавно губернской столицы оскудела: пустые улицы, разъехавшиеся в разные стороны семьи, варварство страшной гражданской войны. Встречаешь только крестьян, изредка рабочих. Остальные побежали за Красной армией.

Крепкие деревянные дома горожан, украшенные по сибирскому обычаю резьбой и ажурными наличниками, брошены на произвол судьбы. Ждешь невольно, что эта война, столь жестоко истребляющая людей, будет так же уничтожать дома пожарами и грабежом. Но следы пожаров редки. И вот чем отличается эта война от других, ей подобных: она ведется среди населения, которое становится к ней все равнодушнее и все старательнее от нее отдаляется, в то время как каждая из противоборствующих партий стремится привлечь это население на свою сторону. Оставляя город, уходящие произносят громкие слова, обещают вернуться, взять его обратно и уже навсегда. Большевики, хотя и ушли из Уфы, не сомневаются, что вернут всю Сибирь, считают ее своей и ведут себя по-хозяйски.

Большевики провозглашают одно, но поступают по-другому. На протяжении двух с половиной месяцев, пока большевистский режим царил в несчастном городе, казнили примерно 1200–1300 человек. Собрать свидетельства об уничтожении мужчин, женщин и детей труда не составило.

Одна дама по фамилии Шаровкина в узком кругу выразила радость по поводу приближения Колчака. На нее тут же донесли, обвинили в «буржуазных чувствах» и в ту же ночь расстреляли.

Некий Пунтаков, подросток шестнадцати лет, подобрал прокламации, которые на скаку разбрасывали мчавшиеся мимо городского предместья казаки. Товарищи, с которыми он ими поделился, донесли на него, и революционный трибунал приговорил его к казни. Родители, плача, говорили мне, что голова их несчастного мальчика была проколота штыками.

В целях «очистки» предместий красногвардейцы разыгрывали следующую комедию: они в потемках тайком подбирались к домам, просили приютить, говоря: «Мы белые». Если хозяин говорил: «Слава Тебе, Господи!», его расстреливали.

Эти убийства не дело рук Красной армии, состоящей из мобилизованных, ими занимаются специальные отряды из иностранцев (китайцы, латыши, австро-германцы и т. д.), и действуют они по приказу комиссаров, полных ненависти к буржуазии. В Уфе особыми зверствами отличалась одна еврейка из окружения командующего Комракова. Каждое утро она являлась в тюрьму и спрашивала коммуниста тюремщика:

– Есть сегодня гуси?

Если были приговоренные, то эта молодая женщина с университетским образованием становилась, приложив к плечу винтовку, вместе с расстрельной командой.

Из моих опросов я сделал вывод о присутствии большого числа евреев среди комиссаров. В Уфе, как, впрочем, и по всей России, евреи придерживаются своей религии, даже если публично заявляют об отступничестве от веры. А среди православных считается дурным тоном признавать свою религиозность. Недоверие, даже незначительное, к комиссару еврею, а также критика в его адрес расцениваются теперь как действия «погромщика» или «черносотенца». Большевистско-еврейская пропаганда объявила эту критику преступлением, свидетельствующим о «контрреволюционном настрое», и позволила за него наказывать. Новый режим, противопоставляя себя старому, культивирует в православных ложный стыд, а в евреях укрепляет самодовольство и высокомерие. А поскольку никто в России не берет на себя защиту церкви, то религиозная жизнь лишается основы и корня. Комиссары в Уфе (да и повсюду) не работают один день в неделю, и этот день суббота. Многие официальные брошюры подписаны комиссарами-евреями и многие газетные статьи, в которых призывают красногвардейцев не позволять священникам носить крест и рясу на людях, тоже – я сам это читал лично. Но я нигде и никогда не видел обличения синагог. Никто их никогда не чернил. Погромщик, посмевший учинить в синагоге святотатство, был бы наказан смертью. Но я видел устроенные в церквях казармы, видел, как красногвардейцы вбивают гвозди в нос Христа или Девы Марии, чтобы повесить на него фуражку. В часовне епархиального училища гвардейцы учиняли бесстыдные оргии. На церкви – я забыл ее название – вместо креста водрузили пятиконечную звезду.

Я встретил нескольких высших офицеров, они и генерал, командир гарнизона, тоже поселились у евреев-лавочников и прекрасно с ними поладили. Сначала евреи проворачивали дела со своими друзьями красными, а теперь, когда от них ждут доносов на старых друзей большевиков, задержавшихся в городе, они доносят на них с похвальной поспешностью. Доносят, чтобы выжить, чтобы забыли об их прежнем сотрудничестве, чтобы нажиться на сменяющих друг друга режимах.

Камышлы, 1 апреля 1919 г.

Утром в 10 часов я уехал из Уфы, один на санях. Широкая дорога на Стерлитамак круто спускалась от города к равнине, покрытой на два-три фута снегом. Вскоре я оказался в бескрайней белой пустыне, где дул яростный ветер, от которого слабо защищали редкие деревья, что росли вдоль дороги. Редко-редко вдруг ехала мне навстречу подвода с сеном или мукой. Но на этой пустынной дороге в разгар гражданской войны я чувствовал себя в безопасности: население не враждовало. Были две армии, они сражались. Вот и все.

Поднимался ветер, недобрый хозяин неоглядных степей под Уфой и Оренбургом, известных жестокими зимами. В санях с фуражом прикорнувшие солдаты спрятали головы в сено. Крестьяне скакали мимо на лошадях без седла. Я поговорил с ними. Их мобилизовали большевики вместе с лошадьми и санями. А они, пользуясь неразберихой, бросили сани и поскакали обратно.

На обочине лежит несколько мертвецов, никто не думает их хоронить. Наши солдаты поглядывают на них с любопытством: кто знает, может, лежат бывшие товарищи по оружию, с которыми расстались, чтобы продолжать войну с чужаками, а встряли здесь в войну с братьями. Вороны расклевали раны от штыков; от головы одного из них уже мало что осталось.

В Камышлах я остановился возле командного пункта. Три подпоручика заняты отправкой боеприпасов на фронт. Каждую минуту они посылают солдата за старостой.

– Староста! Немедленно десять саней для отправки боеприпасов в Толбазы!

Старик отвечает «слушаюсь» и бежит искать сани. По мере того как подъезжают сани из тылов, а они подъезжают редко, деревенские отдают сани с лошадью и возницей, чтобы везти грузы в полк. Никто против этих поездок не возражает.

Бесплатные услуги, которые вменял в обязанность деревням царский режим, кажутся теперь пустяком по сравнению с тиранией большевиков. На деревни легли не только тяготы военной службы, они оказались в руках разнузданной солдатни. Деревня больше всего обрадовалась принесенному революцией освобождению от воинской повинности. Большевики вернули молодежь к сельскохозяйственным работам, а потом забрали не только молодежь, но мобилизовали еще отцов семейств и прихватили стариков в качестве возчиков. Их отрывают от очага, посылают зачастую в другие губернии, подставляют под огонь противника.