Лодевейк Грондейс - Война в России и Сибири

Сибирская армия действует умнее, и обоз, который она использует, уникален в анналах военной истории. «Подводчики» от «подвода», транспортное средство, везут необходимый груз до ближайшей деревни – обычно на расстояние 20–25 километров, а затем возвращаются к себе, передав его другим крестьянам, те везут его дальше. На дорогах постоянное движение саней: к фронту идут нагруженные, обратно в деревню налегке.

После года полной свободы, а затем второго с жестокой тиранией, отягощенной воровством и всякого рода притеснениями, крестьянин рад порядку Сибирской армии, при котором он уезжает из дома всего на день или на два, не разлучается со своей лошадью, оставаясь ее полным хозяином, и получает пусть небольшую, но все-таки плату (5 рублей в день).

Военные тоже довольны: они без труда находят сани для поэтапной службы, и в их распоряжении всегда свежие лошади.

К вечеру мало ветра, повалил еще и снег. Снежные вихри слепили людей и лошадей. Я предпочел остаться ночевать у молоденьких прапорщиков, они были студентами, их мобилизовало Омское правительство после того, как они успели повоевать на другом фронте против национального врага.

Как большинство их товарищей, они из средней и мелкой буржуазии, и на эту войну отправились без большой охоты. Они далеки от жертвенности добровольцев и не собираются вступать с ними в соревнование. Именно в таких офицерах нуждается новая Россия, в добровольческих отрядах мало представителей «интеллигенции». Вынужденно попав на военную службу, молодые буржуа не противятся и добросовестно принимаются исполнять свои обязанности. Они участвуют в войне надежными пешками, каковыми и являются. Без большого опыта, но старательно исполняют работу, которую поручают им их язвительные нетерпеливые начальники.

Офицер старого режима раздражает пришедшего служить солдата жесткостью, недоступностью и обращением всегда свысока. Эти прапорщики обращаются с такими же, как они, молодыми солдатами доброжелательно, что не уменьшает авторитета.

Молодые офицеры одеты бедно, чуть ли не в лохмотья, лишены всех удобств, какие в изобилии в тылу. Здесь не увидишь красивой формы – плащей, ярких доломанов, киверов, богато украшенных сабель, как в Омске, Иркутске, Чите, Харбине, Владивостоке, где царские офицеры, объявившие, что революция их разорила, поражают и эпатируют общество расточительностью. Здесь, в действующей армии, нет ни табака, ни сахара, ни кофе, нет даже муки, хотя все это имеется в интендантстве армейского корпуса и армии. Провиантом пользуются тылы, где не слышно грохота пушек.

Мои молодые друзья – старшему двадцать лет – живут и в своей новой жизни домашними привычками. Один из них прекрасно играет на виолончели. Я отыскал у одного из местных жителей старенькую скрипку, и мы устроили концерт, пока за стеной завывала метель. Возле окон, дверей, у печки и старого могучего шкафа появились лица солдат, крестьян, улыбающихся татарок – все в удивлении от встречи с [И. С.] Бахом и [А.] Корелли. Я играл, а маленький теленок с мягкой настойчивостью тыкался в мои ботинки, гусь пытался склевать с них застежки. И вот в этой классической для Рождества атмосфере скрипка и виолончель выводили итальянские адажио и протяжные славянские мелодии.

Бекетово, 2 апреля 1919 г.

Метель продолжается и сегодня. Ветер яростно гонит черные тучи в белой замяти [311]. Мне привели лошадей, и я вместе с ординарцем и санями с чемоданами погружаюсь в снежную вьюгу. На широкой, обсаженной вековыми березами дороге от Уфы к Стерлитамаку выбита одна колея, и ею поочередно на протяжении долгих месяцев пользуются то красные, то белые. Я хочу объехать едва ползущих подводчиков, и моя лошадь утопает в снегу по колено, под тонкой корочкой он мягкий.

Проехав 16 километров, останавливаюсь в Бекетово отдохнуть. Нас гостеприимно принимает у себя священник, ставит самовар, угощает хлебом. У него я встречаю знакомого артиллериста С., неделю тому назад он оставил большевикам свои пушки. Вот его рассказ.

«Командующий 5-й советской армией, желая исправить впечатление после взятия Сибирской армией Уфы, собрал перед Уфой весьма значительные силы: 8000 штыков, 120 пулеметов и 21 пушку. 3-й интернациональный полк и 3-й советский ударный полк тоже были там и должны были в три дня вернуть Уфу красным.

27 марта в Бекетове расположились два батальона 45-го Сибирского [стрелкового] полка. Враг мог появиться с любой стороны в этой войне без фронтов. Маленький гарнизон поместил свои две пушки вместе с пулеметами на верхушке холма, выкопал траншеи на западе, юге и востоке и расставил в соседних балках дозорных.

Зная о том, что противник приближается, гарнизон не спал всю ночь, но на рассвете, когда пал густой туман, все с удивительной беззаботностью заснули. В 6 часов красные без единого выстрела вошли в деревню. Командира одного батальона убили прямо в постели, второй был тяжело ранен. Артиллеристы выстрелили три раза по наитию. Поручик С. пытался снять замки со своих пушек, но красные пошли в штыковую атаку. Туман, позволивший большевикам устроить белым сюрприз, теперь дал возможность скрыться горстке солдат и офицеров».

Крестьянин, который привез меня, рассказал, что тяжело раненного в грудь поручика Ложкина принесли к нему в дом, бросили на пол и всячески оскорбляли. Когда он попросил пить, кто-то из солдат влил ему в рот кипяток. Офицер страшно закричал. О дальнейшей его судьбе никто ничего мне сказать не мог.

Бузовьязы, 2 апреля 1919 г.

После полудня немного прояснилось, но вскоре горизонт снова исчез. Метель замела с новой силой. Казаки меня обогнали, встали на стременах, пригнулись и пристально высматривали чаемое жилье. Я обогнал сани и удивился безразличным неподвижным лицам крестьян и солдат.

В сумерках я добрался до татарской деревни Бузовьязы, горсточки маленьких домишек, в беспорядке разбросанных вокруг мечети и мусульманской школы. Генерал [Р. Г.] Бангерский, командир 12-й [Уральской стрелковой] дивизии, принял меня в небольшой комнатке, в школе.

Генерал-латыш высокого роста, из простых. У него еще три брата, солдаты русской армии, двое из них убиты на войне. Начальное образование он получил у себя в деревне на балтийском побережье, потом сумел закончить Академию Генерального штаба в Петрограде, вышел в числе первых. Не будучи аристократом, продолжал свою карьеру в действующей армии, где его уважали за храбрость и хорошее обращение с солдатами, с которыми он делил опасности и лишения боевой жизни.

Популярность предназначила ему роль рупора, и в ноябре 1918 г. в Перми во время банкета фронт его устами попросил военного министра Колчака объявить себя диктатором и положить конец анархии, изнуряющей Сибирь [312]. Военной диктатуры потребовали не монархисты, ее хотели офицеры, ратуя за порядок. Колчак не сразу ответил на тост республиканца Бангерского, но армия была против социалистически-революционных доктрин, как и положено любой здоровой армии, что и решило дело. Желание переворота шло от низов [313].