Лодевейк Грондейс - Война в России и Сибири

Большевистские мечты осуществлялись как группами товарищей, так и каждым товарищем индивидуально. Солдаты забирали у прохожих пальто, если они им вдруг понравились. Коммунисты входили в женские спальни и требовали себе места на кровати или кровать всю целиком. Днем и ночью могли войти в дом с оружием в руках и унести все, что вздумается. Сопротивление оборачивалось для «контрреволюционера» арестом, а когда инцидент был исчерпан, то он возвращался в пустой дом. Надо еще учесть, что эти «меры» относились вовсе не к одним «буржуям». Грабили всех подряд, забирали утварь у бедных, и они, перепуганные, отдавали последнее.

Перед домом, где расположился командир 45-го полка, собралась толпа крестьян, татарских и русских, вид у них жалкий, одежда рваная. Они кричат, плачут. Жалуются, что красные отобрали у них последнюю лошадь, последнюю корову. Это люди, полностью исцеленные от большевизма за те несколько дней, что мы здесь пробудем…

Не обошлось и без забавного. Госпожа N, пианистка, рассказала мне, что красные комиссары, как только вошли в Стерлитамак, решили, что солдаты должны пользоваться плодами культуры, которые присвоила себе буржуазия. Госпожа N и ее коллега, обе закончили Петроградскую консерваторию, были «национализированы», чтобы давать публичные уроки игры на фортепьяно товарищам. В зал принесли около сорока пианино. Обеих дам посадили у роялей на эстраде, и они должны были делиться тайнами музыки с сотней желающих, столпившихся возле инструментов в зале. Бедные пролетарии узнали одно: радости цивилизации доступны лишь благодаря калокагатии [318], а брошенное в толпу чистое золото превращается в тусклые досадные медяшки. После двух уроков они поняли, что не смогут сыграть ни фокстрот, ни тустеп (музыкальные вершины для простолюдинов) и недовольные разошлись.

Стерлитамак, 7 апреля 1919 г.

Позавчера к генералу Бангерскому явились человек двадцать офицеров, служивших красным, и попросили принять их. Подобного рода людей можно разделить на три группы.

Первая – авантюристы, в данном случае это чех, скользкая личность, был шпионом у генерала [А. И.] Дутова и одновременно шпионом у большевиков (заявил, что хотел как можно лучше служить нашим), предлагает работать у нас в штабе. Умоляет не отправлять его в Омск, где его могут расстрелять соотечественники.

Вторая – люди, подчинившиеся обстоятельствам. Пятнадцать офицеров из Башкирского полка, преданные своими солдатами, окруженные коммунистами, были вынуждены вместе со своими солдатами служить красным. Их принимают после короткого допроса.

Последняя группа вызывает у наших офицеров разногласия. Например, к нам попал поручик царской армии, исполнявший обязанности начальника штаба 20-й Пензенской дивизии. Я раза три встречал его в кабинетах и коридорах 12-й дивизии. Он говорил с нами с рассеянным видом, принял от меня сигареты, но чувствовалось, что между нами пролегла пропасть. Он отказался дать сведения о Красной армии и проявил неприязнь даже к тем, кто готов был простить ему «измену». В яростных спорах относительно судьбы этого человека, одни и те же факты подтверждали противоположные мнения. Для одних его отказ сообщить планы красных свидетельствовал о воинской чести, для других – о солидарности с армией, которая с варварской свирепостью обходилась с нашими офицерами, его бывшими товарищами. В целом добровольцы, служившие в царской армии, требовали его смерти. Не соглашались старики, которых жизнь научила прощать человеческие слабости и у которых в России, возможно, остались сыновья.

Этой ночью поручика расстреляли. Члены Верховного военного революционного комитета вынудили его поставить свою подпись под декретом, обрекающим на смерть часть гражданского населения. Расстрельную команду возглавлял один из моих друзей, молодой отважный офицер, приятный молчаливый человек, разоренный революцией. Его отца красные убили и плохо обошлись с сестрами. Он попросил генерала Бангерского оказать ему милость, дав возможность командовать огнем, направленным против приговоренных «предателей». Мы с ним были в теплых дружеских отношениях, при встречах всегда обменивались рукопожатием. Он был интересным собеседником, но когда я его спросил об «экзекуции», он загадочно улыбнулся и промолчал.

Стерлитамак, 8 апреля 1919 г.

Генерал Бангерский только что получил копии новых распоряжений для армии. Довольный Омск не сомневается, что столь же благополучна вся вселенная, он приказывает без промедления продолжать операцию. Мы возьмем Казань, Самару и пойдем на Москву. Наши войска будут делать по 30 верст в день под огнем противника… [319]И, разумеется, горячий оптимизм тылов, патриотизм «из кустов» мало влияют на интендантские службы. Не доставляется мука, снаряжение, сапоги, одеяла, винтовки. Таяние снегов увеличило реки, маленькие разливаются в ширину на версту или две. Пулеметный огонь над бескрайними полями грязи деморализовал бы любых солдат мира, полуголодных и полураздетых, но наши держатся на энтузиазме. В ротах в среднем не больше сорока человек добровольцев, совсем юные обессилены. Комплектовать подразделения предполагается на марше. Полковое начальство умоляет дать людям отдых, экипировать их, дать время на сплочение. Но в Омске военные и штатские соревнуются только в тостах, восхваляя достоинства несчастного русского солдата, который сам выпутается из всех бед, поддерживаемый лишь благодарностью тыла.

Между тем красные, отступающие, но не побежденные, начали оказывать сопротивление. Заметили это оренбургские казаки, отправленные их преследовать. Солдаты красных ни в чем не нуждаются, мы видим это по провианту, который они нам оставляют. И у них есть класс, которого нам недостает, он именуется «коммунисты». Коммунисты одержимы яростным фанатизмом и занимают все посты. Они вновь внедряют дисциплину. Снизу доверху соблюдают строгое подчинение, вернув это драгоценное достояние старого режима. Подчиняются людям, несущим смерть, людям-хозяевам.

Туркан (западная часть Уфы), 29 мая 1919 г.

Отступление Западной армии по линии реки Белая решено. Оснований много. Два месяца сказочных успехов воспламенили Омск и Ставку, и они решили продолжать наступление, не обращая внимания на мнение фронтовых штабов. Между тем войска изнурены и потеряли до двух третей действующего состава [320]. Во многих полках оставалось от 700 до 800 человек, в некоторых ротах по 40–50 солдат. Таяние снегов невероятно увеличило реки, так что обороняться стало очень легко. Враг готов был противопоставить нам свои прекрасно организованные ударные батальоны, воспламененные резкими речами пророка Троцкого. Наши солдаты, плохо экипированные и полуголодные, должны были делать по 30 верст в день и – чтобы не задержать победный марш на Самару – комплектоваться и сплачиваться на ходу.