Лодевейк Грондейс - Война в России и Сибири

В толпе беглецов чувствуют себя увереннее те, кому удалось попасть в список на место в вагоне.

Вдоль железной дорогой еще один нескончаемый поток: рядом с богатыми бегут бедные. Среди них тоже есть свои «буржуи», которые, как видно, не поверили в столь скоропалительную неудачу или решили остаться под красным террором, оберегая невеликое свое достояние, но, услышав грохот пушек у города, перепугались до смерти и теперь бегут. Несчетное число рабочих и крестьян, родителей солдат, служащих в белой армии, или тех, кто уже побывал под большевиками, заполонили до горизонта дороги, ведущие из Уфы в Златоуст.

Спасаются люди состоятельные, так или иначе связанные с властями, с правительством, но вместе с ними бегут и совсем другие, и это наводит на разные мысли. Правительство не могло оказать давления на этих бедняков, их спонтанное отчаянное бегство свидетельствует о том, как они относятся к режиму, кричащему, что он воплощает их надежды. Сельчане, рабочие, мелкий городской люд бежит от дороговизны, голода, физической угрозы жизни, бежит от многоликой тирании, которая не щадит их многовековую веру, семейный уклад, привычки, традиции. Их бегство не знак особой привязанности к правительству адмирала, но это правительство они ощущают, как свое, как русское, хотя и не в силах объяснить, что это значит, но они это чувствуют. А красный режим – для них это противостояние народа русским аристократическим классам, недаром красные гротескно гипертрофируют грубость и дурные манеры, свойственные всем демократам [322].

Мимо нас проходит крестьянин-татарин с женой и маленьким сыном, все трое босиком, с мешками на плечах, мрачные и усталые. В степи, на опушках леса – всюду я вижу расположившихся лагерем беженцев, они варят себе нехитрую еду на кострах из сучьев, которые собирают ребятишки. Распряженные лошади, коровы бродят вокруг сбившихся в кучу людей разных сословий, ставших братьями по несчастью. И на всех дорогах до самого горизонта видны бредущие одна за другой группки беженцев. Молчаливый, красноречивый народный плебисцит относительно революции. Ее бурно приветствовали как переход к лучшему социальному устройству, но теперь о ней судят иначе.

Тавтиманово, 3 июня

Армия Ханжина состоит из частей весьма неравноценного достоинства. Недавно на фронт приехал целый армейский корпус генерала Каппеля [323], хорошо подготовленный, насколько хорошо могут быть подготовлены солдаты в тысяче километров от войны, полной неожиданностей и сюрпризов. В этих солдатах должна была пробудить особое достоинство их новая английская экипировка, поспособствовав заодно и другим военным добродетелям, но на деле они ничем не отличаются от своих собратьев по оружию, голодранцев, воюющих вот уже одиннадцать месяцев. Скажу больше, полк, которым в Сибири все восхищались как живым примером помощи союзников своей несчастной сестре, перешел на сторону большевиков – я уже упоминал об этом, и эти мнимые храбрецы ждут теперь в качестве платы за предательство отправки на родную Украину.

В санитарных вагонах и теплушках я видел много раненых в английской форме. Приблизительный подсчет дал следующие результаты: 80 % ранены в указательный палец левой руки, 15 % в тот же палец правой (очевидно, левши), и только 5 % имеют более серьезные ранения [324]. Все это внушает мало надежды. Сомневаюсь, что эти от кровенные проявления трусости сошли бы у большевиков, у которых царит теперь кровавая суровая дисциплина.

Иглино, 3 июня

Два вагона боеприпасов, которых срочно потребовал фронт и к которым я прицепил нашу теплушку, вот уже два дня стоят в Тавтиманово. Пришел приказ об отступлении, но господа чиновники, сколько их не тряси (а красных комиссаров и казаков, приставляющих револьверы к их вискам, у нас нет), не отправляют составов в противоположную сторону.

Я оставил ржаветь пули и снаряды в 50 километрах от фронта, нашел телегу с двумя лошадьми и приказал башкиру отвезти меня в Иглино.

В деревне Башкирская, mirabile dictu [325], совершенно русской, где я остановился, чтобы выпить чаю, и с этой просьбой обратился к жителям, но они показали мне на маленький беленький домик:

– К нам не ходите. Идите туда, к буржую!

Страшное обвинение в момент, когда все ждут, что вот-вот придут красные. В белом домике, бедном, но чистом, с гравюрами на стенах и красивыми букетами, говорящими, что у хозяев есть вкус, меня встретила старушка, мать школьного учителя, который ушел из деревни вместе со священником и частью крестьян.

В Иглино я переночевал в крестьянском доме. Здесь, как и всюду, деревня сопротивлялась командиру этапа, у которого военные то и дело требовали повозок и лошадей. Большевики забирали необходимое безапелляционно и грубо, белые действовали более гуманно. Население поначалу радостно встречало «освободителей» – иной раз даже крестным ходом [326], но потом неизбежно восставало против посягательств на священное право собственности, тогда как любая армия считает священной обязанностью граждан жертвовать этой собственностью. Войне против большевиков крестьяне без сопротивления отдали своих сыновей; но как только понадобилось подвозить этим сыновьям на фронт провиант и боеприпасы, они мигом попрятали в дальних лесах лошадей и подводы. Надеялись, что как только объявят мир, сыновья вернутся и найдут хозяйство в целости и сохранности.

Времени на уговоры упрямцев не осталось. Правительство Омска долгое время разумно и осторожно обращалось с провинцией, щадя чувствительных мелких собственников, надеясь найти в них опору, но теперь оно было вынуждено сажать под арест и наказывать людей, которые всеми силами уклонялись от выполнения закона о реквизиции.

Турбаслы (на Белой), 4 июня

Я уехал из Иглино утром и в полдень был в Шакше, небольшой станции на берегу реки Уфы, где находился генерал Войцеховский, командующий 2-м армейским корпусом. Генерал – молодой энергичный умный офицер, его деятельность в Сибири, так же как деятельность генерала [П. П.] Гривина, началась вместе с чехами. Я увидел рядом с генералом капитана Лако, французского офицера, известного своей отвагой и утонченной культурой.

Две армии стояли друг против друга вдоль берегов Белой. Инициатива была за красными, наша роль сводилась к ожиданию. Мы боялись, что они переправятся в крайне опасном для нас месте – там, где река возле Красного Яра образует излучину, а значит, мы не сможем целиком защитить наш берег.

Я поехал к командующему 4-й дивизией генералу Косьмину, который отвечает за северный сектор. Генерал Косьмин прославился после того, как в марте, взяв с собой 4000 человек, осуществил глубокий прорыв через линию красных, и Уфа таким образом была взята. Он образованный, энергичный офицер, не раз проявлявший отвагу и неустрашимость, качества, какими обладают далеко не все командиры дивизий в этой сибирской «герилье». Он знает о том, что происходит в Омске и в интендантствах, и сказал, что, если фронтовые обстоятельства позволят, он в ближайшее время отправится в Омск со своими четырьмя полками и разгонит банду окопавшихся.