Лодевейк Грондейс - Война в России и Сибири

Ачитское, 5 июля 1919 г.

В 4 часа утра снова начался обстрел. Я пошел по дороге, ведущей в долину, и увидел наших солдат и офицеров в индивидуальных окопах, вытянувшихся длинной цепочкой по хлебному полю. Все на своих постах. Офицеры, грязные и оборванные, солдаты в лохмотьях. У них мало воодушевления после столь долгого отступления, но их обязательность в подобных условиях – неоценимое достоинство. Русскому солдату не нужна красивая форма, для того чтобы хорошо сражаться. Думаю, будет ошибкой лишить его той формы, к какой он привык: длинные брюки, высокие сапоги на тонкой подошве, просторная гимнастерка из грубой прочной ткани, удобная для его грубо скроенного, прочного тела. Английский китель, более изящного покроя, превращает его в участника парада. Парады любят штабисты, избавленные от тягот и лишений фронта и привязанные к жизни гораздо больше, чем это позволено русскому солдату.

И эти штабисты смеют вновь и вновь отправлять в огонь безоружных санкюлотов, которые сражаются вот уже год, которых часто оставляют без хлеба, которые зачастую лишены минимальных жизненных удобств. Дивизия, где я нахожусь, получила 15 мая пополнение в количестве 2100 человек. До этого их использовали на работах при железной дороге Сарапул – Красноуфимск. Они приехали не только без винтовок, но большинство из них вообще никогда не держали винтовки в руках. 1 июля дивизия штабс-капитана Ракитина получила еще 1500 человек, гораздо лучше обученных, но тоже без винтовок. Однако прошли те времена, когда изумительный героический русский солдат отправлялся без оружия под заградительным огнем на первую линию, чтобы забрать у своих мертвых или раненых товарищей винтовки и сражаться за матушку святую Русь [349].

Но беда не только с винтовками, но и с пулеметами. Штабс-капитан Ракитин сказал мне, что у него в рабочем состоянии в одном полку 6 пулеметов, в другом – 3, в третьем – 4. Вот уже полгода он просит запчасти для замены, но ничего не получил. Солдаты, как и большая часть офицеров, страдают от чесотки, но они ни разу не получили нижнего белья, которое Омск посылает, но не следит за доставкой. За последние полгода армейский корпус получил в качестве одежды для офицеров тысячу пар ремней, все остальное пропало по дороге от Омска к фронту [350].

С тех пор как началось отступление и запасы противника перестали попадать нам в руки, люди не видят ни сахара, ни табака. Несколько офицеров разживаются малым количеством того и другого через родню, которая покупает это у армейских интендантов [351].

Высокое начальство не повышает в чинах, не награждает за доблесть, оно не поощряет подвиги в подтверждение того, что существует братство между страждущими и жертвующими собой солдатами и властью, которая бдит, следит и вдохновляет.

Штабс-капитан Ракитин, назначенный командиром дивизии за блестящую операцию, вот уже год остается в прежнем чине, безупречно неся тяжелую службу. Шесть или семь представлений на чин подполковника, сделанных генералом Гривиным, остались без ответа. Зато подполковник, командир полка 3-й дивизии, служащий под началом Ракитина, представленный к чину полковника Генеральным штабом, незамедлительно получил повышение. Что же касается прапорщиков, на которых лежат главные тяготы войны, то их и не повышают, и не награждают. Они прекрасно знают, что эти блага оставлены для их товарищей в Омске, Иркутске, Харбине и Владивостоке.

Командир полка, которого я встретил на кунгурской дороге, несет службу на своем посту, окруженный со всех сторон врагами, это еще один из множества пасынков этой армии. В 1914 г. он был солдатом и, совершив несколько подвигов, стал прапорщиком. На мой взгляд, он воплощение целого большого отряда энергичных, крепких целеустремленных военных, которые находятся в тесном контакте с нижними чинами и готовы преданно служить тому режиму, который отменит в армии несправедливые привилегии и внутренние корпорации, именно такие офицеры могли бы противостоять коммунистам, ставшим главной силой большевиков.

Этот прапорщик и его товарищи, грязные, раздетые, страдающие чесоткой, не имеющие оружия и элементарных удобств, которым в случае ранения вряд ли помогут доктора, не имеющие лекарств и инструментов, были главной опорой сибирского правительства, но в них нерадением и пренебрежением погасили тот священный огонь, который сумели зажечь в них чехи и который поддерживала в войсках горячая и энергичная молодежь.

Ялым, 5 июля 1919 г.

Только в 8 часов генерал Гривин приказал отступать трем полкам, находившимся на позициях перед Ачитском. Операция, в которой генерал Гайда отводил такую важную роль атакующим частям, отменена. Завтра попробуют ударить на Кунгур, генерал Пепеляев пойдет с юго-запада, другой командующий в том же направлении, но двигаясь от железной дороги между Кунгуром и Екатеринбургом. В то же самое время целая кавалерийская дивизия будет брошена в лесном районе на севере Ачитского.

Масштабные замыслы верхов оживили офицеров. Снова вспыхнули надежды, вера в возможности других частей на других фронтах.

– Замечательная операция! Она не может не удасться!

– Красные на этот раз отступят! Вот увидите, будут у нас еще чудеса!

О себе они знают точно: они в плохой боевой форме.

– Мы-то что можем с четырьмя пулеметами на полк?

Рассчитывая на непременный успех на севере, сами на нашем участке готовятся отступать. На мои саркастические замечания отвечают:

– Подумаешь! Это ничего не значит. Ну, отступим еще на тысячу километров, а потом наступит их очередь. Дадим им под зад коленом, и они откатятся на две тысячи.

Из долины доносится веселая музыка: «Стенька Разин», «Алаверды», «На сопках Манчжурии», «Штыками на солнце сверкая», все подряд. Что это? Успех? Победа? Ничего подобного. Приближается 10-й полк во главе с оркестром, единственный в нашей дивизии, который невольно отдалился от линии фронта и теперь возвращается обратно [352]. Трубы трубят, кларнеты свистят, барабаны бьют, народ сбегается. Даже крестьянка, которая нам прислуживала и теперь плачет, слезами заливается, потому что большевики отберут у нее последних коровок, вытерла слезы и улыбнулась.

Ну, что ж, возможно, беспричинно хорошее настроение и есть самое лучшее, что может быть в наших печальных обстоятельствах. Если приглядеться, оптимизм таит в себе немалую долю слепоты или трусости, но при этом спасает от отчаяния и гнетущих мыслей.

К полудню два кавалерийских полка отправляются в северном направлении, чтобы занять бесполезную боевую позицию. Вдоль дороги полевые кухни и сотни котелков на маленьких костерках распространяют восхитительные запахи. В каждой компании наших санкюлотов сидят неведомо откуда взявшиеся молодые и не очень солдатики «бессмертного» полка. Они побросали по дороге прочные, на толстой подошве английские ботинки, слишком для них тяжелые, в которых они стерли ноги, и переобулись, кто в валенки, кто в лапти [353]. Кое-кто из них щеголяет в одном только нижнем белье.