Шамиль Валеев - Мемуары уфимского школьника

Некоторые из записей и вправду были «фашистскими»: тогда перед песнями тяжёлого металла всё время были какие-то вступления, типа немецкого милитаристского марша «дойче зольдатен», «тра-ля-ляаа, тра-ля-ляаааа» и ещё мальчик, явно перед казнью, приговаривал «ай-ми-хайло-хайда». По рукам ходили страшные фотокартинки со скелетами, черепами крупного рогатого скота и мертвецами, переснятые с альбомов. Поскольку «мага» у меня так и не появилось, я не особо втыкался в то, что слушали ребята, но сеансы коллективного прослушивания «металла» не пропускал, когда во дворе двести третьего дома кто-то на теннисный стол вытаскивал кассетник.

Слышно было плоховато, но я уже различал завывание соляги, любимые и посейчас риффы ритм-гитары, уханье баса с бочкой и «кастрюльный перезвон тарелок» [© Ди Снайдер, «Курс выживания для подростков». – Авт.]. Мелодий в этом реальном грохоте и жужжании мне не очень хватало, слова через затёртую запись я еле различал. Но чувствовал себя сопричастным и кривился, если слышал какую-то попсу на публике. Хотя дома прыгал от радости, когда по телевизору в семь утра в ходе «музыкальной получасовки» включали какой-нибудь «Джой». Доживём и до настоящего рока, думал я.

В основном моя меломанская практика ограничивалась просмотром фотографий с патлатыми бестиями в лосинах и созданием на обложке дневника изображений логотипов разных групп, выполненных преимущественно в готическом стиле.

В один момент, на детской дискотеке в классе, кто-то из пацанов поставил под видом антивоенной советской песни (которой она, собственно и являлась) «Волю и Разум» группы «Ария» из альбома 1984 года. И начал под «в глубокой шахте который год таится чудище-змей» мочить металл. Эта музыка и хореография немного контрастировала с Боярским, которого только что слушали.

Костярин, ещё кто-то и Зондер вышли на середину круга и, припадая на колено, начали извиваться, как соло-гитаристы, держа воздушную гитару вертикально. Время от времени они делали синхронные наклонывыпады грифом к публике. И трясли пока ещё не очень длинными чубами. Это было захватывающее зрелище. Такие танцы были по мне, и я начал изображать воздушного ударника.

Феерия продолжалась недолго: тридцать подростков, скандирующих в тёмной комнате «Воляааа иииии разумм!», снаружи, наверное, показались Пражскими событиями шестьдесят восьмого года, которые силами дежурного по школе учителя были пресечены путём вырубания магнитофона и включения света. Это было мощное вторжение в разгорячённый подростковый мир! Ну как если бы кто-то вломился и включил свет во время сеанса коллективной мастурбации. Я видел удивление, досаду и разочарование на лице Музы Махмутовны, поскольку под адову музыку бесновались даже отличники, а не только колышники-троечники.

В это время я уже прочитал довольно много в журналах «Ровесник» и «Работница», которые печатали какие-то статьи и даже подкассетники с названиями групп и альбомов, а также рецензиями на некоторые из них.

Впоследствии информация была систематизирована в «Рок-энциклопедии» «Ровесника» Сергея Кастальского и книжке «Курс выживания для подростков» солиста той самой Twisted Sister Дениела Di Снайдера.

Там было много про разные Аэропланы Джефферсона, Кровь, Пот и Слёзы, Осколки Кораблекрушения и прочие Трёхсобачьи Ночи, которых я до сих пор так и не слышал почти, но это уже совсем другая история.

Я бы так и мыкался по чужим магнитофонам, если бы не подарок маминого коллеги, профессора Алексея Борисовича Курлова. Время от времени у меня появлялась служебная техника отца – он известен в интернете под ником rimzil, служил в то время собкором «Комсомольской правды», привозил иногда кассетники на время, и потом они исчезали. Это была шипящая «Электроника» третьего класса, которая пробыла у меня недолго, и высококлассный диктофон Marantz в кожаном чехле и с ремнём через плечо. Единственный его недостаток – он хорошо записывал, но плохо, то есть очень тихо, воспроизводил.

Иногда я ходил слушать музыку к дяде Оскару-Луису, в профессорскую «сталинку» на Революционной, который имел примерно «майбах» – двухкассетник Sony с наушниками Hi-Fi. Музыка там была попсовой, можно было приходить со своими кассетами, но только фирменными, Sony EF-90. Там я начал слышать модные тогда перекаты звука из правой колонки в левую и наоборот. И начал разбирать ушами распределённые по каналам инструменты: ненавистные клавишные и желательные гитары.

И вот в один из зимних вечеров я поехал в другую профессорскую квартиру, расположенную примерно там же, забирать предназначенный на выброс, видимо, проигрыватель грампластинок «Аккорд», судя по всему, изготовленный на заводе «Радиотехника». Он был тяжёлый и с двумя отдельными колонками. Довольно громкий.

В открывшемся ТЦ «Башкирия» в отделе грампластинок начали появляться пластинки русского рока, типа «Чёрный кофе». Я сначала купил миньон на четыре песни и заслушал его до дыр: «Чёрный кофе» и «Светки падающий глист». Группа эта, как и многое другое тогда, была весьма стрёмным коммерческим проектом Ованеса Мелик-Пашаева. Но мне очень нравилась – хотя с охотой я слушал лишь отдельные риффы и ритмические сбивки. Потом появился альбом группы «Круиз» с тремя нахохленными музыкантами. Мне они тогда казались верхом мастерства и звука, особенно многоминутные завывания в стиле Pink Floyd в начале альбома.

– Хватит слушать эти рулады, вот, возьми нормальных ребят! – сказала мне мамина подруга Светлана Михална Поздяева, профессор философии, и протянула мне несколько разноцветных конвертов. «Эмерсон, Лейк энд Палмер», The Alan Parson’s Project и прочий прогрессив вошёл в мою жизнь, оставив убеждение, что нормальная группа должна называться не меньше чем в четыре слова.

Светлана Михална в начале лета того же восемьдесят шестого, кажется, года, сводила меня в «Синтезспирт» на выступление группы «Арсенал» с Алексеем Козловым, которая тогда играла какой-то джаз-рок (не знаю, что это такое), но гитара шпарила нормально, как сейчас говорят, жирно. Я всё время искал ушами гитарный звук, который мне бы понравился. И не находил его нигде.

Появляющиеся бутлегерские переиздания знаменитых западных альбомов «Роллингов», «Цеппелинов», «Дом голубого света» «Дип Пёрпл», всякие Ингви Мальмстины звучали для меня слишком мягко, джазово или архаично.

Хорошая для меня музыка была у Шильнова, который где-то брал деньги и бывал на туче: пласты там стоили сто пятьдесятдвести рублей. Как целый маг. Как сто пластинок фирмы «Мелодия».