Шамиль Валеев - Мемуары уфимского школьника

«Пивей» или «Маршалл»). Проще было бы обойтись без лампового барахла и играть прямо в пульт. Снимать звук с динамика микрофоном – всё равно по технологичности, что цифровым фотоаппаратом или сканером переснимать цветную плёнку вместо того, чтобы сразу снимать на цифру.

В чём же его секрет, этого «перегруза»? По моим наблюдениям, хороший, жирный рык примерно соответствует ощущениям внутри организма, когда надпочечники выбрасывают адреналин в кровь. У меня субъективно это проявляется в виде быстрых холодных мурашек-пузырьков, которые бегут внутри туловища снизу в направлении диафрагмы. Так вот – рык перегруженной гитары это и есть самое близкое, чему это ощущение соответствует и с ним резонирует.

Такого звука и того, что бы меня честно устраивало, тогда не было ни у кого, кроме «Арии», которая оказалась клоном Iron Maiden, «Металлики», альбом которой Master of Puppets меня просто захватил. И ещё в этом ряду был ДДТ, на концерт которого в «Юбилейном» я попал весной восемьдесят седьмого года. Там по обыкновению было несколько кордонов милиции и по двум билетам почему-то пропустили меня одного, хотя я пригласил с собой металлиста Зондера.

Пока мы продирались сквозь толпу, концерт уже начался, и он был такой, что бил прямо в грудь так, что разрывались лёгкие. Хотя я стоял совсем рядом с дверью, Шевчук и его саунд были таким мощными, что потрясали весь организм: «Революууууцииииия, тыыыыы, научила, нааааас, веееерить в неесправедливость добрааааа», – орал он. И я впервые всё слышал, до последнего инструмента и хрипа. А рядом какой-то рисковый пацан сидел в кресле с целым двухкассетником и писал концертный звук.

Хотя ДДТ мне уже приходилось слышать в записи, его концерт сделал меня окончательным фанатом Шевчука. А потом мне мама рассказала, что он раньше выступал в УАИ и вообще уфимский парень, чему я очень обрадовался.

В 1988 году, через год, я глазам своим не поверил: весной, в мартовской грязи на местах для афиш висели, переливаясь зелёным и красным, собственно афиши с невозможным текстом – «АРИЯ», которая должна была выступить в апреле во Дворце спорта. Воображение рисовало брандспойты и конную милицию. Было близко к этому, поскольку концерт перенесли по какой-то технической причине. И мы, во всех своих заклёпках и кожаных гейских восьмиклинках, ехали обломанные, но заведённые, на семнадцатом автобусе, скандируя разные песни и грубо посылая водителя, который для нас был олицетворением ненавистной власти, отменившей концерт. Мы его раскачивали изнутри, но перевернуться до «Спортивной» не получилось, а там уже все рассосались.

Концерт, кстати, состоялся чуть позже. Мы там мочили металл, а я размахивал свитером над головой, как машут флагами. На удивление концертная толпа была неагрессивна, обтекающа и солидарна. Кто-то сажал подруг (тогда девушек так и называли – «подруга») на закорки, остальные в партере бесились, играли на воздушной гитаре и трясли несуществующими хайрами, стараясь не задевать друг друга.

Хочу рассказать людям, которые недосматривают и один клип, про альбомы, которые можно было слушать. Ну, в них вроде как принято писать и рисовать, а тут – слушать. Да ещё почти час.

Удивительным образом я оказался в информационном пузыре времени и тоннеле, где вместо музыки стал шум из обрывков полупесен. Потратить сорок пять минут на «прослушивание музыки» – ну это надо или на концерт Оззи в «Олимпийском» сходить, или в паб, где крутят лайвы с концертов AC/DC.

Сейчас в каждом заведении общепита висят телевизоры и звучит какая-то странная музыка, про которую нечего сказать, кроме «сто тридцать два удара в минуту». У меня от неё болят голова и мотор. Самое удивительное, что везде ставят два сигнала параллельно: по телевизору, например, fasion tv, а по бортовому кабацкому «радио» – 132bpm. Рвёт мозг. Это враждебный акт. Поскольку я преимущественно бываю в общепите днём, мне кажется, что меня просто торопят.

Когда я ещё умел фантазировать, я представлял себя возле стены, в которой ребром ко мне стоят диски (десятки тысяч) в цветных конвертах (похожие, как потом выяснилось, на CD или DVD). Там были все альбомы всех групп. Другая моя детская фантазия была – иметь такие рации с друзьями, по которым можно было бы разговаривать даже на каникулах, находясь в деревне по два-три месяца каждый. Я явственно помню мой воображаемый рассказ по такой слаботочной для экономии батарей, но дальнобойной рации: я еду на жёлтом пазике, с цветными закруглёнными стёклами наверху.

Наверное, это как сейчас мечтать о такси Корбена Далласа: можно летать над дорогой и над сугробом и небрежно припарковать машину вдоль горящей неоном (или ксеноном) вывески.

Удивительным образом, имея доступ ко всему этому ежесекундно, я редко говорю с друзьями (а-а-а, я поймал зелёного линя) и лишь недавно начал слушать современные альбомы групп типа «Роллинг стоунз» или Слэша. То есть сейчас вообще вся индустрия подростковая «сломалась». На самом деле, изменилась. Представьте себе времена, когда музыку записывали не как продукт, чтобы собрать спонтанные быстрые лайки, скачивания и центы, а чтобы не лопнуть от избытка энергии.

Тогда у людей время было медленное, а развлечений было относительно мало. Поэтому они могли дослушать целый академический час музыки и никто их не прерывал звонком, письмом или телеграммой. Представьте, что вы сидите в наушниках, а почтальон приходит к вам тридцать раз в час: «распишитесь», протягивает сообщение, поворачивается и уходит. А вы ещё успеваете за это время сбегать на почту и отправить три открытки двадцати адресатам и ещё разослать штук десять телеграмм, некоторые из которых состоят из одной правой скобки. Понятно теперь, как отличается ваша жизнь от жизни вашего сверстника тридцать лет назад? Если брать не гениальные озарения,

а обыкновенную хорошую музыку, то она, как правило, почти не цепляет с первого раза. Вернее, так: одной единицей продукции музыкальной индустрии во время моей молодости был один альбом. И там обязательно должна была быть песня-хит. Поверхностное, простое, запоминающееся произведение, которое быстро липнет к ушам и быстро отваливается, поработав «паровозом» для всего альбома: «У тебя спид, и значит мы умрём», – сказала одна уфимская певица, когда это ещё работало.

Так, по-рисовальному – альбомом – называли виниловую пластинку, на двух сторонах которой было семь – одиннадцать песен минуты по три-четыре, то есть минут на тридцать восемь – сорок две. Стоил 2 р. 50 коп.