Шамиль Валеев - Мемуары уфимского школьника

Всё остальное – музыкальное видео с мельканием кадров, концертные туры, маленькие пластинки-анонсы на две-четыре песни (раньше одиночные песни на них называли «синглы», оказывается), выступления на фестивалях, участие музыканта в ТВ-шоу, скандальные заявления об избиении лифчиками консьержек при попытке выбросить телевизор в окно гостиницы – это всё было в поддержку нового альбома.

Каждый год группе нужно было выпустить альбом. Потому их часто называют по годам: ооо, это же металлика 86-го, битлы 67-го, а не master of puppets, и не revolver. Песня в месяц-полтора. Охренеешь. Таких плодовитых музыкантов, которые успевали работать в режиме ежегодного альманаха, к счастью, немного: Род Стюарт, Элтон Джон, Брайан Адамс – сорок альбомов за пятьдесят лет карьеры. Ходить в студию, как в офис. Ё***шься. Плодовитых рабов продюсеров, кстати, сразу слышно: ощущение, что они поют одну бесконечную песню на разные лады. С один раз пойманной пробивной хрипотцой и на одном гитарном звуке.

Придумывать и записывать песню в месяц, да ещё успевая гастролировать и скандалить, – ну, это какая-то дарья донцова, конвейер форда. Писать, как шаль вязать. Неудивительно, что они почти все наркоманы и алкаши, хорошо, если в прошлом.

Когда я привыкал к альбомному формату, я понял, что песни в нём должны быть совершенно разные: один-два хитяры, продуктового качества. Потом там бывает

«вторая песня», которая цепляет не сразу, но остаётся в груди в виде бубубу, не в башке, не в виде бормотания и притоптывания. И остаётся на всю жизнь. Ну и бывают песни на добивку, чтобы выдержать хронометраж. И они получаются такими разбитными, ненапряжными, что слушать их прикольнее. Например, Love For Sale у Bon Jovi в New Jersey, которую гоняют наряду с мировыми хитами тридцать лет.

Альбом предполагает некий если не замысел (концептуальный альбом, который записан, как фильм снят, тоже бывает), то один тип звучания группы, характерный для неё в этом году. Год от года слышно, как растёт мастерство, сыгранность, как поменялся характер звука, когда появился новый басист, тем более продюсер (на самом деле это он придумывает звучание), как повзрослела группа, очистилась от барахольного шума. К сожалению, я про это не смогу сейчас точно рассказать в силу слабости теоретических знаний.

Ещё в моё подростковое время альбомы называли «концертами», хотя эти понятия довольно далеки. Концерт – это два часа, на которых публика ждёт по хиту от каждого прошлого года, легко узнаваемому. А группа пытается втюхать новые композиции, которые при первом прослушивании особого удовольствия не приносят: на концерте на самом деле трудно сосредоточиться на приёме нового материала. Или ничего не слышно, или ничего не понятно. Секрет прост: сознание легко достраивает в мозгу известную уже песню по обрывкам тех раскатов, которые долетают до твоего края стадиона/ зала. Хороший звук на большой площадке – большущая редкость. Которой практически не бывает. А новую песню лучше слушать в студийной записи. Хоть слова разберёшь. Клубные концерты – это не в счёт, это посиделки такие. С едой и бухлом. Там может великая группа выступать, а кача не будет, поскольку до солиста рукой подать, а публика сидит вялая/вальяжная. Бывают исключения, конечно. Но я просто ещё тоскую по временам, когда на одного музыканта ходил «весь город».

Концертный звук практически не имеет отношения к студийному, я бы сказал, что это две противоположности. И другие инструменты, и другая обработка, и другое настроение, и другая аудиосреда, но самое главное – противоположные цели.

В студии надо сделать всё точно, пусть не с первого дубля, но чтобы всё улеглось в одну картинку звуковую, которая в голове у продюсера. А на стадионе – раскачать зал, чтобы прыгал и орал. Играл со сценой в пинг-понг, резонировал. В студии приходится воображать аудиторию или думать не о ней, а о сольфеджио и метрономе. А на стадионе – вот перед тобой море, которое простит любой косяк мимо струн и нот, но ты, пожалуйста, дай энергии и будь открыт. Люди ходят на концерты за счастьем, а не за точностью. Я слышал выступления студийной точности перед тридцатью-сорока тысячами фанатов со всего мира, и большей частью мне было скучновато.

Ещё я бывал на паре концертов на тысячу человек: ну прикольно, всё слышно и видно, никто не топчет ноги. Но не хватает ощущения всеобщего праздника. Вот ты вышел из зала – И опять остался один на один с торопящимся городом. Никто речёвок не орёт.

Третья мировая эстрада и четыре старые красные удмуртки

Я никогда не смотрю и всегда раздражаюсь, когда тупую юрмалу или слащавое сан-ремо «Евровидения» называют «чемпионатом Европы по эстраде».

За всё время, может, один раз смотрел часов до двух ночи на пронумерованных задыхающихся вокалистов жанра, который для меня не существует.

Да, я тут – не референтная группа, откровенно и честно не люблю весь этот сопот и прочую зелёную гуру с детства.

Может, там приятно присутствовать. Не знаю. По телевизору – видно, что фуфло. Всегда. Независимо от фан-патриотизма и денег, туда вбуханных на приобретение блёсток.

Да, у меня своя ненависть, историческая, мне тогда, в позднесоветском отрочестве, было обидно, что не проводят рок-концертов и забивают эфир такой лажей.

Я несколько раз видел живьём человека, который является потребителем продукции российской «эстрады».

В 2006-м, когда познакомился в «Известиях» с В. К. Мамонтовым и ехал через Казань домой открывать местные «Известия», уличил родного отца (для которого Хайдар Бегичев или Ильхам Шакиров – самое то) в приобретении и автомобильном прослушивании Баскова.

И сам вместе с ним по дороге раза три прослушал его бодрое ариозо на итальянском, пока ехали Казань – Бижбуляк через оренбургскую дорогу на шниве серебристой. Забавные ощущения. Отец даже малость застеснялся. Я его кошмарить не стал по большой к нему любви. Да и Басков в оренбургской степи был скорее солнечным, чем приторным.

Ещё в девяносто первом году слышал, как старшекурсница с физфака Таня, родом из Стерлитамака, подпевала Киркорову, который пел по радио: «Нееебо и земляаааа, неееебооо и земляааа, мы с тобою ряяядом, ты любовь мояаааа», – думая, романтически вожделея, о каком-нибудь двадцатипятилетнем старикане, который ждёт её в родном городе.

Ещё слышал, как тёща, укладывая своих внучков (по совместительству – моих сыночков), напевала им про шарманку-иностранку.