Михаил Зуев-Ордынец - Всемирный следопыт, 1930 № 08

— Два пулемета и ящик с ручными гранатами уже погружены в пассажирскую кабину самолета, — отрапортовал он Раттнеру. — Когда летите?

— Сию минуту! — ответил Косаговский и, натянув кожаные рукавицы с раструбами, шагнул через порог. Раттнер с особенным удовольствием (пять лет не надевал!) надвинул на голову шлем и выбежал на аэродром вслед за летчиком.

На аэродроме горели яркие, облитые бензином костры. Мотористы разогревали на них железные бочки сгустившегося за ночь масла. Пахло бензином и сыростью.

Миновав эскадрилью тонких, стройных военных истребителей, только что вернувшихся из ОДВА, Раттнер подошел к уже выведенной из ангара машине Косаговского, изящной дюралюминиевой птице, зовуще размахнувшей свои крылья. Борт-механик, в засаленном рабочем комбине, запаивал подтекавший радиатор. Мотористы наполняли баки самолета, наливая бензин через замшу. Руки мотористов, облитые быстро испаряющимся бензином, были покрыты кристалликами льда.

— Семен Семенович, а где Птуха? — обратился Косаговский к своему бортмеханику. — Что-то я редко вижу его на аэродроме!

— Федор сегодня свободен, — ответил механик. — Видишь, Голодуев работает!

— Красавица-птичка! — с откровенным восхищением сказал Раттнер, жадно втягивая носом приятный и свежий запах эмалита [1] Лак, которым покрывают крылья самолета. .

Он распахнул дверцы кабинки, окинул хозяйским глазом два притороченных курносых «Максима», ящик с ручными гранатами и, не утерпев, снова восхитился:

— Не подумаешь, что кабина самолета! Салон-вагон прямо! Ведь уже спят, едят в кабинах!

— Погоди, скоро и клопов разведут, — буркнул раздраженно борт-механик, злясь на упорно не запускавшийся мотор.

Это было так неожиданно, что все расхохотались, а Косаговский, желая выручить переконфузившегося Раттнера, предложил ему:

— Сходим-ка в контору, позвоним в Лиственничное относительно погоды. Ну, на перегонки, кто-кого!

Раттнер с удовольствием припустился за приятелем.

Из Лиственничного, прибрежного села в истоках Ангары, ответили, что туман над озером рассеивается и что уже виден хребет Хамар-Дабан на противоположном берегу Байкала. Успокоенные приятели снова вышли на аэродром. И тотчас же услышали песню. Кто-то догонявший их, аккомпанируя себе на гармошке, пел разудало:

— Да ведь это Птуха? — удивился Косаговский, оглядываясь.

Шлепая по лужам, их действительно догонял Федор. Он был в новеньком бушлате с ярко надраенными медными пуговицами. Матросская бескозырка хлопала по воздуху черными ленточками. А на околыше горела четкая золотая надпись: «Прыткий». Косаговский знал, что Птуха в редких, особо торжественных случаях облачался в свое былое морское обмундирование, и удивился, откуда это он идет.

Птуха выкинул лихое коленце и, пробежав пальцами по ладам гармошки, снова затянул:

Тут он увидел Раттнера и Косаговского — и смолк. Затем перебросил гармошку на ремне через плечо и, приложив руку к околышу, крикнул не совсем твердо:

— Здрау желау, товарищи командиры!

— Наклюкался, смоленая пятка? — спросил строго Раттнер.

— Это верно, дифферент на нос есть! — ответил, поблескивая лукаво глазами, Птуха. — У кумы на именинах был! И угостила вежливо, и с собой дала, — указал он на узелок, зажатый под мышкой. — А вам хиба завидно, товарищ военком? Надо же погулять коли-нибудь работящему человику?!

— Гулять-то гуляй, а дело помни! — невольно улыбнулся Раттнер. Слишком смешон был нос Федора, пылавший факелом. — Иди-ка, да проспись!

— Дело мы завсегда помним! Вот и теперь прибегаю до вас с вежливой просьбой. Слышал я, что вы в Танхой летите! Так просю, возьмите и меня в тую антономию [2] «Антономией» зовут в Прибайкалье автономную Бурято-Монгольскую республику. .

— Чего ради без толку таскаться? — отмахнулся Косаговский. — Я и бортмеханика не беру с собой.

— А меня возьмите, — настаивал Птуха. — Я гадюк — «лесных дворян» буду рубать на великий палец!

— Иди домой, Федор! — сказал резко Косаговский.

— Есть итти домой! — ответил покорно Птуха, снова прикладывая руку к шапке и, повернувшись на каблуках, пошел, но не к воротам аэродрома, а к самолету Косаговского, и вскоре смешался с мотористами.

Оглянувшись на самолет, Раттнер увидел, как туго подавшийся пропеллер наконец завертелся. Послышался будоражащий рев мотора, сыпавшего огненные искры в предрассветную синь. Самолет упруго дрожал, работая на малом газу. Прогрев мотор, борт-механлк затушил его и, выпрыгивая из пилотской кабинки, крикнул Косаговскому:

— Валяй, Петрович, как часы работает!

— Спасибо, Семен Семенович — ответил летчик. — Сейчас мы трогаемся.

— Ну? Полетели? — шагнул нетерпеливо к самолету Раттнер.

— Погоди одну минутку, — загородил ему дорогу Косаговский. — Слышал ли ты о харахаихе? Нет, конечно? Ты ведь в Иркутске всего лишь два месяца.

— А что это такое? Злой дух Байкала?

— Да, пожалуй, что злой дух Святого Моря, — к удивлению Раттнера совершенно серьезно ответил Косаговский. — По вине харахаихи много трупов было выброшено на берег Байкала. Харахаиха — это свирепый норд-норд-вестовый шторм. Харахаиха падает, именно падает с гор, с такой силой, что сбрасывает с берега в воду огромные камни, людей, животных, даже строения. Был однажды случай, когда этот бешеный ветер выбросил на берег пароход с пассажирами.

Раттнер взглянул невольно на самолет, в побледневшей синеве рассвета казавшийся особенно хрупким, крякнул, но промолчал.

— Харахаиха дует нередко в течение нескольких суток, — бесстрастно рассказывал Косаговский, — и притом со скоростью сорока метров в секунду. Но ветер этот страшен не только своей силой, а также и тем, что при харахаихе наблюдаются вихреобразные водяные смерчи, разбрасывающие тучи водяных брызг, быстро оледеневающих в воздухе. Самолету, попавшему под обстрел такого ледяного пулемета, позавидовать нельзя.

— Но ведь я должен быть в Танхое? — ответил просто Раттнер. — Мои ребята ждут лишь пулеметы, чтобы снова начать бой с бандой. А затем скажи, чего это ради ты принялся меня запугивать?

Косаговский быстро надвинул на глаза пилотские очки, и этим скрыл от Раттнера озорную мальчишескую улыбку.

— Разве тебя запугаешь? — сказал он. — Я хотел лишь, чтобы ты был приготовлен ко всему. Во всяком случае к «болтанке» приготовься, «травить» тебя будет непременно!..