Михаил Зуев-Ордынец - Всемирный следопыт, 1930 № 08

А харахаиха не выпускала своей жертвы. Ветер превратился теперь в какую-то дикую вихреобразную толчею. Казалось, он дул одновременно со всех румбов, отжимая самолет от берега и гоня его снова на середину Байкала. Харахаиха играла с самолетом, как мальчишка с пойманным воробьем: то потащит назад за хвост, то рванет вниз за крыло. Но самолет — не воробей. Рыча злобой трехсотсильного мотора, спасаясь от вихревых омутов, он то вставал на дыбы, как разоренный ревущий медведь, то скользил на крыльях вниз. И самолет побеждал. Он хотя и медленно, но все же приближался к берегу. Косаговскому после многочисленных попыток на разных курсах удалось наконец поймать угол, дававший самолету возможность продвигаться болическими движениями не только вперед, но и в желательном направлении.

Горы приблизились, поблескивая снежными вершинами. А самолет все шел и шел вперед, В прорывы облаков Раттнер увидел внизу трещины ущелий и ребристые бока скал.

— Что же это значит? А посадка? А Танхой?..

Отстегнув ремень и с трудом удерживая равновесие, Раттнер подошел к форточке, соединяющей пассажирскую кабину с пилотской. Открыв ее и, сложив руки рупором, крикнул:

— Куда ты меня везешь?

Рев мотора и пропеллера, звон тяжей от ударов ветра тотчас же поглотили его слова. Но Косаговский все же услышал. Приподняв слегка голову, он ответил отрывистыми криками:

— Молчи, чорт… Сел, так не рыпайся!

Раттнер проковылял снова к своему креслу. Поглядел с сомнением на горы, плывущие навстречу, и развернул карту. В следующую же минуту пожалел, что не сделал этого раньше. Ему все стало понятным.

Сесть в Танхое или вообще где-либо на байкальском побережье в такую бурю было больше чем рискованно. Это грозило аварией самолета и гибелью людей. А поэтому Косаговский решил пересечь хребет Хамар-Дабан и спуститься за его каменной спиной, где, наверное, царит полнейший штиль.

Разрывы в облаках и тучах стали встречаться все чаще и чаще. Внизу зелеными волнами бежала горная тайга.

По шуму мотора, отрывистому и ускоренному, Раттнер понял, что самолет набирает высоту. И все же стрелка альтиметра, снующая по циферблату, крайне медленно поднималась вверх. Казалось, горы магнитом притягивали к себе самолет. По движениям Косаговского — порывистым и напряженным — чувствовалось, какие нечеловеческие усилия он употреблял, чтобы не только удерживать самолет на забранной высоте, но и поднимать его все выше и выше.

Косаговский запрокинул голову, давая этbм знать, что он хочет что-то сказать. Раттнер приложил ухо к форточке.

— Высота уже две тысячи пятьсот! — крикнул летчик — Сейчас прыгаем через Хамар-Дабан. Держись!

Раттнер перевел тяжело дыхание, словно перед трудным под'емом. Но все же крикнул в ответ шутливо:

— Сам держись за землю, когда упадешь!

А затем, оторвавшись от форточки, подбежал к креслу и опустился в него. За окном кабины до жути близко пронеслась каменная громада горы. Это напоминало езду в поезде, когда вагон мчится поблизости от какого-нибудь здания. Раттнер не успел даже испугаться, как уже услышал мягкий ровный шум мотора. Под'ем кончился. Самолет шел по горизонтали. Хамар-Дабан был «взят» просто и незаметно, без каких-либо жутких эффектов.

Справа, в прорыве облаков, мелькнуло Гусиное озеро и исчезло за хвостом самолета. А харахаиха даже и здесь, за каменной спиной Хамар-Дабана, продолжала трепать самолет.

Когда же кончится это воздушное путешествие? Когда же кончатся зыбкие птичьи тропы и обрадованные ноги почувствуют твердую верную землю?

«Ни в Троице-Савске, ни в Кяхте нам, видимо, не удастся сесть, — подумал Раттнер. — Куда же нас несет? В злотокрыший Улан-Батор? Или еще дальше?»

Самолет шел как бы коридором, между двумя пластами облаков. Внизу темножелтым щитом лежало нагорье, покрытое безлесными, лысыми гольцами.

Косаговский явно нервничал, бросаясь из стороны в сторону. Раттнер понимал состояние летчика. Было от чего нервничать. Они потеряли всякую возможность ориентироваться в лежащей внизу местности.

Впереди, прямо по линии полета, показалось большое озеро. С каждым поворотом пропеллера оно приближалось и увеличивалось в размерах. И вскоре сине-зеркальная гладь его раскинулась вправо от самолета. Раттнер увидел на берегу озера двойную темную точку и решил, что это телега и лошадь.

Он встал и приложился лбом к стеклу окна.

«Да ведь это же Байкал! Неужели они снова вернулись к нему? А почему бы и нет? Чорта ли разберешь в этой сумятице! Но тогда почему же Косаговский не сворачивает к озеру, а уходит от него влево? Посадочную площадку ищет?»

— Косогол? — крикнул вдруг Раттнер. — Ну конечно же это Косогол! Так вот где мы находимся? Мы только что влетели на полном газу в Народную Танну-Тувинскую республику, оставив за спиной Монголию.

Раттнер снова сел и увидел, что Косаговский делает отчаянные жесты левой рукой, подзывая его к форточке

— Не понимаю? — удивлялся Раттнер.

Косаговский указал молча на приборы.

— Не понимаю? — удивлялся Раттнер. — Как будто все в порядке. Высота тысяча восемьсот, нормальная. Счетчик оборотов показывает тысяча триста пятьдесят. Значит, мотор работает на ять!..

— Бензин! — крикнул коротко Косаговский, видимо, поняв, что Раттнер все еще не докопался до сути.

Тот недоумевающе взглянул на указатель уровня бензина. Что это? Бензин на исходе!

— Садись, Илья! Слышишь? — завопил неистово Раттнер. — Садись немедленно!

Косаговский потряс отрицательно головой, указал вниз на землю, а потом, оторвав на миг руки от рычагов, сложил крестом указательные пальцы. Этим он сказал все, и очень ясно. Раттнер невольно поглядел вниз.

Да, сесть на эти покрытые тайгой горы мудрено. Самолет разобьется о тупые зубцы утесов, а летчики превратятся в мешки с костями, и Раттнер, забыв недавнюю свою просьбу о немедленной посадке, завопил не менее неистово:

— Тяни, Илья! Тяни сколько можно! Найдем же мы где-нибудь лужайку.

Шум мотора от густого шмелиного жужжания снова поднялся до многооктавного мощного рева. Косаговский, пользуясь последним кило бензина, набирал высоту в три тысячи метров. С этой высоты, в случае остановки мотора, можно было выбирать место для посадки на тридцать — сорок километров в окружности.

Внизу извилистой трещиной потянулось ущелье. Косаговский пошел над ним, повторяя в воздухе прихотливые извивы, в надежде найти площадку для посадки. В этот момент (Раттнер долго помнил этот миг, наполнивший его сердце холодом безнадежности) мотор чихнул перебоями. Косаговский «газанул». Но неровно бьет мотор, вызывая содрогания всего самолета.