Михаил Зуев-Ордынец - Всемирный следопыт, 1930 № 08

Вскарабкавшись в кабину, Раттнер, к удивлению своему, увидел, что передние ненужные сиденья удалены, с задних же сняты подушки. Четверть часа назад этого не было, но, догадавшись, что это сделано было с целью облегчить самолет от всякой лишней тяжести, он занялся своим опасным грузом.

Ручные гранаты он решил положить в специальную коробку для багажа и запасных частей. Там они были бы более у места, чем под сиденьем. Но, как назло, багажник оказался запертым. Раттнер только было хотел открыть окно, чтобы спросить ключ от багажника, как услышал голос Косаговского, тяжело взбиравшегося по крылу в пилотскую кабинку:

— До свиданья, товарищи! К обеду ждите обратно.

— Чорт с ними, с гранатами! — пробормотал досадующе Раттнер. — Постоят и под моим креслом. Они ведь ремнями привязаны. Ничего с ними не стрясется.

И опустился поспешно в кресло, разложив на коленях сорокаверстку. Тотчас же послышались стереотипные, хорошо знакомые ему слова:

— Контакт?

— Есть контакт!

Самолет вздрогнул и, бормоча «малым газом», солидно покачиваясь на амортизаторах, зарулил к старту. Из-под колес брызнули фонтаны талой воды. Косаговский поднял руку, прося старт.

Мелькнул флажок стартера. Зло взвизгнуло пусковое магнето. Мотор взвыл, заревел, как зверь, и захлебнулся собственным ревом. Полетели клочки бумажек, сор, опять водяные фонтаны. Самолет стремительно рванулся вперед.

Раттнер взглянул на часы. Было — десять минут седьмого.

Косаговский повел самолет «свечой», круто вверх.

«Хорошо пошел!» — подумал Раттнер, заглядывая в фортку через плечо друга на альтиметр. Стрелка прибора лезла вверх быстро и ровно.

Внизу осталась добрая старая земля, земные дороги, пути и тропки. Теперь будут иные тропы — воздушные, птичьи. Раттнер поглядел вниз, на оставленную землю.

Красавец Иркутск, сибирский Париж, с шоколадным собором, белоколонным университетом, хмурым и величественным дворцом, — как игрушечный лежал внизу, в котловине между гор. На юге холодно поблескивали Тункинские белки, а на востоке, меж черными хребтами — Приморским и Хамар-Дабаном — белел узкой полосой Байкал.

Самолет, отфыркиваясь выходной трубой, вгрызаясь пропеллером в воздух, сбрасывал с хвоста километр за километром. И вдруг в глаза Раттнера ударило солнце. Крылья самолета покраснели, словно мазнул кто-то по ним огромной кистью. Сразу стало светло и весело. Но солнце было лишь здесь, на высоте, а внизу, на земле, лежала еще ночь.

Под'ем кончился. Забрав высоту 1500 метров, Косаговский сбавил газ и повел самолет над долиной Ангары. Начало покачивать, хотя солнце не прогрело еще воздух. Самолет нырял — вниз, вверх, вверх и вниз — плавно и ритмично. Раттнер поднял удивленно глаза от карты и увидел, что с севера, перпендикулярно линии полета, движется мрачная гигантская туча, застлавшая горизонт густой кисеей ливня. Хамар-Дабан, ясно видимый пять минут назад, скрылся в тумане. Пропало и солнце. Снова стало темно и хмуро.

«Вылети мы на полчаса раньше, проскочили бы? — подумал Раттнер. — Однако что же Илья ничего не предпринимает?»

Но Косаговский уже заметил тучу. Земля вдруг вздыбилась, а затем покатилась, кружась, куда-то вниз. Раттнер понял, что самолет делает поворот.

«Молодец Илья! — улыбнулся одобрительно Ратнер. — Он свернул на юг, чтобы обогнать непогоду, а затем выйти снова на свой румб, но уже за спиной тучи».

Легкий удар ветра толкнул самолет под левое крыло. Раттнер почти не почувствовал этого толчка и очень удивился, увидав сбегающие с крыльев самолета дождевые капли.

— Что это? Разве туча уже нагнала нас?

Второй удар ветра был ощутимее. Сорокаверстка сползла с колен Раттнера и упала на пол.

«Старая сволочь Байкал играет с нами! — подумал Раттнер. — А впрочем, пусть его побалуется. В хорошую погоду летать — дремота берет. Илья-то ведь…»

Он не докончил своей мысли. Бешеный порыв ветра обрушился на самолет. От этого удара стихии он несколько томительных мгновений стоял неподвижно в воздухе, словно уперся в стену. А затем камнем ринулся вниз.

На живот Раттнера навалилась непосильная тяжесть, как будто он проглотил много неудобоваримой пищи, полусырой картошки или непропеченного хлеба. От этой давящей тяжести все внутренности поднялись ко рту.

«Харахаиха! — подумал Раттнер. — Вот она какая!..»

Самолет камнем летел вниз, не то в бездну бушующего Байкала, не то на острые гребни Приморского хребта.

Раттнер облегченно перевел дыхание. Тяжесть свалилась с живота. Внутренности вернулись на свое место. Это значило, что самолет прекратил падение и хотя с трудом, но пошел вперед.

Туча нагнала самолет. Где-то близко сверкали зигзаги молний. Покрывая рев мотора, тяжело прорычал гром. По стеклам кабины хлестал уже не дождь, а неистовый ливень, ручьями сбегавший по желобам крыльев.

Самолет несся под медленно ползущей стаей грязно-лохматых туч. Им не было конца. Ниже самолета плыли легкие и прозрачные облака, таявшие от ударов ветра. Земли не было видно, и Раттнер с трудом мог вообразить, что он висит в воздухе на страшной высоте.

Самолет швыряло в стороны, моментами стремительно гнало книзу. Он кренился то на левое, то на правое крыло и вдруг, словно обессилев от борьбы с харахаихой, проваливался, падая в дикую кипень облаков.

Раттнер, в бытность военкомом эскадрильи «подержавшийся» несколько раз «за ручку» [3] Ручка — рычаг управления, то-есть несколько раз полетавший самостоятельно. , знал, как тяжело дается Косаговскому борьба со стихией. В небольшую форточку, прорезанную в передней стенке кабины, Раттнер видел лишь спину своего друга. Но и по спине, напряженно согнувшейся, можно было понять, что для парирования ударов ветра летчик мобилизовал всю свою физическую и нервную силу, знание, накопленный опыт, даже инстинкт. И Раттнеру стало стыдно своей бездейственности. Косаговский боролся и за его жизнь, а он сидит пассажиром, привязавшись к креслу. Но чем же он мог помочь Илье?

Вдруг чудом прорвавшийся луч солнца осветил неожиданно появившийся внизу, в большом облачном окне, Байкал. «Святое Море» предстало во всей своей дикой красоте. Там, внизу, тоже гуляла буря. Пароходик, ползший под самолетом, подпрыгивал на волнах как щепка.

Раттнер поднял глаза к горизонту и увидел берег. Байкал, ударяясь об утесы, кипел котлом. На гребнях волн металась желтая пена. Но грозное озеро показалось лишь на одну секунду. А затем снова надвинулась туча. Исчезло солнце, пропал Байкал. В смутной туманной дымке маячили лишь береговые дикие утесы. Они были видны попрежнему, и на них шел самолет.