Татьяна Ануфриенко - Так начиналась Мещура 

— Очень холодно было спать. Почему нет печки?

— Все печки прислали для землянок, — ответил охранник.

— Ничего не знаю. Сегодня же чтобы было тепло. И про повариху не забудь.

— Хорошо. Приведу.

— И готовит еду пусть мне здесь, а не где-то. Чтобы я видел. Посуду пусть вымоет хорошенько. Кулаки всё-таки, враги народа.

Ночами он спал плохо. Просыпался от каждого шороха, от каждого стука. Всего боялся, несмотря на то что здесь же, на полу, спал охранник. «Своего не тронут, а меня убьют», — крутилось у коменданта в голове. Почему-то охранника он посчитал своим для переселенцев.

И потянулись тяжёлые дни для Акакия Африкановича Кочегарова. Утром он спал, сколько хотел, все дела за него делал Юрий. После завтрака, ближе к обеду, надо было делать обход. Этого-то и не любил новый комендант. «И чего его делать, этот обход? Каждый знает свою работу. Ну и пусть себе работают. Он-то зачем»? — размышлял он, но шёл вместе с охранником, изображал из себя знающего руководителя, с важностью всё разглядывал, кивал, если ему нравилось, с укоризной мотал головой, если что-то не нравилось, а чаще всего начинал качать права: то не так делаете, это неправильно. Ругал до тех пор, пока самому не надоедало. Люди молчали, а за глаза так и прилипла к Акакию кличка: «Кака африканская». Проведать бригаду Матвея, которая рыла колодцы, у коменданта так и не нашлось времени. Далеко.

Обходили строящиеся землянки.

«Ну делают и делают себе. И чего на них глазеть? Что со мной, что без меня, всё равно будут строить. Только время терять. Лучше бы поспал. Днём-то спать спокойно, все на работе», — размышлял Кочегаров.

Посёлок жил сам по себе, новый комендант — сам по себе, вся работа теперь держалась на бригадирах и, само собой получилось, на охраннике, Юрии Николаевиче. По всем вопросам обращались к нему. Если кто спрашивал о чём-то у коменданта, он всё равно отправлял к охраннику. Со временем люди поняли, что комендант у них только для видимости. Частенько добром вспоминали Николая Петровича. Его очень не хватало.

А Филипп Поганкин совсем потерял покой. Его постоянная злость переросла в поедающий душу страх: не мог спать ночью, боялся всех днём. Даже про жену, казалось, забыл. Но нашёлся доброжелатель, который шепнул Филиппу о переглядках его жены с Семёном утром перед работой и вечером после работы. Это был уже перебор. Поганкин не мог работать, от бешенства у него тряслись руки. Наконец он не выдержал, отпросился у Матвея, сказав, что ему плохо, побежал в посёлок, нашёл Меланью, выволок её из землянки, в которой она работала, и у всех на виду стал избивать:

— Ах ты, курва, ах ты, подстилка! На молодого потянуло? — он в ярости бил и бил её, а когда она упала, начал пинать с такой злобой, что люди кинулись оттаскивать его от жены.

— Ты что, Филипп, так же нельзя. Ну повоспитывал немного и будет. Ты ж её забил, поди, до смерти.

— Убью! Ничего с ней не будет, она живучая, — не унимался Поганкин.

Меланья лежала, не подавая признаков жизни. Подошли бабы, попытались привести её в чувство — не получилось.

— Надо послать за Дарьей, — наконец сообразила Наталья.

Пришла Дарья, обследовала Меланью по-своему, по-знахарски, сказала:

— В нашей землянке место освободилось. Надо отнести её туда. Дело непростое.

Вечером с работы из лесу пришёл Семён, ему сразу доложили о случившемся. Он рассвирепел, кинулся в шалаш к Филиппу, вытащил его, как кутёнка, и, не опуская на землю, затряс за грудки:

— Тронешь ещё Меланью хоть пальцем, убью! — Не кричал, а тихим голосом вбивал он угрозу в голову Поганкина. — Тебе ясно? Не слышу, тебе ясно?

— Ясно, ясно, — прохрипел чуть ли не задушенный муж.

Семён не поставил, а бросил Поганкина. Тот еле удержался на ногах и с ненавистью сплюнул вслед Семёну.

Этой же ночью Филипп сбежал.

— Акакий Африканыч, Акакий Африканыч, — тормошил коменданта охранник.

— Что случилось? — испугался тот.

— Сбежал. Один из переселенцев сбежал.

— Как сбежал? А почему ты его не поймал?

— Так он ночью сбежал, когда все спали. Узнали, когда не вышел на работу. И пожитки свои прихватил.

— Как он посмел у меня сбежать? И что теперь делать? — растерялся Кочегаров.

— Наверно, объяснительную писать, — подсказал Юрий.

— Да-да, объяснительную. Вот мы вместе её и напишем, — достал тетрадку Акакий. — Слушай, а почему он сбежал? — догадался наконец спросить комендант.

— Что-то там на бытовой почве. Жену, что ли, приревновал.

— A-а, тогда я не виноват, тогда я не при чём. Она что, гулящая?

— Не-ет, нормальная, скромная женщина.

— Всё-таки странные эти раскулаченные. Враги народа они и есть враги народа. Пиши объяснительную.

Дарья приводила в чувство Меланью, делала отвары, замачивала в них тряпочку и накладывала компрессы на лоб, на виски и на грудь. Лена ей во всём помогала. На второй день молодая женщина открыла глаза, увидела Дарью — всё поняла и вспомнила. На тревожный взгляд Меланьи знахарка ответила:

— Не тревожься. Сбёг он. Этой ночью и сбёг. Поискали вокруг — не нашли.

Меланья успокоилась.

— Крепко он тебя. Всё тело чёрное, — вздохнула Дарья, — но ничего, заживёт. Теперь будешь жить.

Меланья осталась жить в землянке вместе с Дарьей и многодетной семьёй Казаковых.

В шалашах оставалось совсем немного народа. Каждый день стали топить баню, которая стояла на берегу. Мылись по очереди, те, кто при посёлке — днём, рабочие — вечером. Жители шалашей пока не мылись, так как после бани в холоде можно сильно застудиться и схватить воспаление лёгких, а землянки уже отапливались.

Вечером к Меланье пришёл Семён, принёс большую охапку брусничных веток с ягодами.

— Как ты? — Участливо спросил он. — Прости, это всё из-за меня.

Она попыталась встать.

— Нет-нет, лежи, — он уложил её обратно.

Она молчала, но счастливый взгляд и слёзы выдавали её.

— Теперь всё будет хорошо, — вмешалась Дарья, — только отлежаться маленько придётся. А брусничка — это хорошо. Чай будем заваривать.

— Я подумал, что по лесу вам ходить сыро. А мы всё равно работаем, вот и набрал.

— И молодец. Поешь с нами? — предложила Дарья.

— Спасибо, не откажусь.

Пришли Степан с Серафимой:

— Вон он где! А я думаю, куда это он так быстро от бригады убежал.

— Проведать зашёл.

— Всё верно, Семён, всё верно. А Ксеня, хозяюшка наша, всех покормила?

— Да, папа, всех. Только Вы с матушкой голодные.

— И гостя?

— Я поел, спасибо. Ладно, пойду, не буду мешаться, а то и так тесно. Меланья, поправляйся. И Вам, тётка Дарья, спасибо, и тебе, Ксеня.

В начале октября ударил заморозок. Но часть людей ещё оставалась в шалашах.

— Вить, Вить, — тормошила Таня Виктора, — я что-то голову не могу поднять.