Дуглас Локвуд - Я — абориген

Куда бы я ни пошел, на территории любого племени, а особенно на моей родной земле вдоль реки Ропер, есть священные деревья. Я не могу бросить бумеранг в птицу, сидящую на ветвях такого дерева, лакомиться диким медом из его дупла, пользоваться его корой или соком, иначе я нарушу табу, моя тень потемнеет и в один прекрасный день меня найдут убитым.

Я рассказывал об этом белым, включая миссионеров. Они только смеялись над нашими глупыми предрассудками. Но теперь, когда я знаю многие христианские притчи, могу им ответить. Разве не сказал господь бог Адаму: «Не ел ли ты от дерева, с которого я запретил тебе есть? Адам сказал: жена, которую ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел. И сказал Господь Бог жене: что ты это сделала? Жена сказала: змей обольстил меня, и я ела… И сказал Господь Бог жене: умножая, умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою. Адаму же сказал: за то, что ты… ел от дерева… проклята земля за тебя; со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей».

Что ж глупого в том, что мы слепо чтим свои священные деревья? Или только дураки не нарушают данных им заповедей?

Господь бог обратился к Адаму со своими словами около пяти тысяч лет назад. А священные деревья существовали у аборигенов за десять тысячелетий до рождества Христова!

Есть у нас и другие табу. После обрезания или в период беременности моей жены я не должен есть жирных гуан, черепах, индюшек, эму и змей.

Убив гуану, я ощупываю ее спинку. Если под моими пальцами перекатываются шарики жира, я отдаю добычу другу, который в это время не соблюдает табу бука.

Когда я бука, мне нельзя, как обычно, разбить кость ноги кенгуру и высосать из нее сладкий мозг. Я верю, что, если нарушу табу, у меня родится ребенок с каким-нибудь физическим изъяном, искривленной ногой, например, или с размягченными костями.

У меня шестеро детей, но мы с женой никогда не говорили о ее беременности. Эту тему полагается обсуждать только с женщинами. Я узнавал о ее состоянии, лишь когда оно становилось явным. Предстоящие роды меня как бы не касались, это было делом женщин племени.

По нашим обычаям отец отрезает у новорожденного пуповину, покрывает ее красной охрой и посылает отдаленным родственникам как неопровержимое доказательство рождения ребенка.

Так поступил и я, когда родилась наша первая девочка — Филис Мутукутпина, и мой дядя послал пуповину родственникам, жившим за триста миль от нас, у Ньюкасл-Уотерс. Несколько недель спустя от них прибыли подарки для новорожденной и матери: волосяные пояса, браслеты из меха опоссума, головные повязки из перьев. Но цивилизация изменила этот порядок: остальные пять моих дочерей — Рода Булука, Конни Нгамиримба, Мэвис Ванджимари, Маргарет Габадабадана и Мириам Джардагара родились в больнице под наблюдением врачей или опытных акушерок, которые без меня перерезали пуповину.

Кроме определенных деревьев священными считаются некоторые места, где во Времена сновидений проходили наши тотемные герои. Там запрещено охотиться. Это большей частью невысокие холмы, которые легко узнать, вернее, трудно не узнать. Осквернение такого места, предумышленное или случайное, более серьезный проступок, чем святотатство у христиан. Это одно из немногих преступлений, караемых мулунгувой — палачом племени. У алава он выполняет ту же роль, что грозный кадайтжа у питжантжарра.

Алава, осквернивший священное место, знает, что за это кто-нибудь погибнет от руки мулунгувы — сейчас или через несколько поколений. Может быть, сам нарушитель избегнет кары, но она настигнет его детей, детей его детей или других родственников.

До конца дней своих терзается он муками, не зная, когда и где мулунгува выполнит свой долг. Мулунгува может даровать ему жизнь и убить его родственника, которого в момент нарушения табу даже не было еще на свете. Господь бог руководствовался той же идеей, когда предупредил Моисея, что грехи отцов падут на детей и на детей детей вплоть до четвертого колена.

Возмездие племени начинается с того, что пострадавший род обращается к мулунгуве с обычной в таких случаях жалобой:

— В день нашего отца Гамаранг срубил дерево на священном холме Валинжи и забрал дикий мед. Он должен быть наказан.

И мулунгуве вручают священный жезл гулингу и волосяной пояс, что равносильно передаче палачу приказа о приведении в исполнение смертного приговора. Отказаться мулунгува не может под страхом смерти.

Я помню, как после одного особенно вопиющего нарушения табу было решено, что должны умереть двое родственников виновного. Одной из жертв была выбрана женщина. Мулунгува нырнул в билабонг, где она выкапывала корни лилий, утащил ее под воду и там переломил шею. А брата несчастной «отпели».

Два года я наблюдал, как этот человек становился идиотом (мне это чувство пришлось испытать лишь в течение нескольких часов): лицо его, искаженное страхом, теряло свой облик, он произносил нечленораздельные звуки, изо рта у него шла пена. Однажды утром он вскрикнул и повалился замертво, заплатив жизнью за проступок, которого ни он, ни сестра не совершали.

В цивилизованном обществе убийца, находящийся на службе закона, — палач, который надевает на шею осужденному петлю и выбивает из-под его ног опору, включает рубильник электрического стула, бросает в стакан крупинку цианистого калия или опускает нож гильотины, — получает жалованье от правительства. Мулунгуву же вознаграждает оскорбленный род после того, как он возвратит гулингу и докажет, что выполнил свою миссию.

Это первое звено в цепи возмездия, действующего по принципу «долг платежом красен», или «как аукнется, так и откликнется».

Родственники убитого начинают грозить:

— Все равно докопаемся, кто убил сестру или брата, тогда головы полетят.

И пока корробори кунапипи, ябудурава или банбурра не снимет все обиды, они будут стараться выяснить, кто выступал в роли мулунгувы и какой род направлял его руку.

Это нелегко. Ни один человек из племени не знает, кто мулунгува, кроме старейшин, которые его назначают и никогда не выдадут. Но аборигены коварны и изобретательны. Даже когда «отпетый» проходит все стадии от психического расстройства до безумия, его непрерывно расспрашивают, чтобы установить по ответам имя мучителя. Задача усложняется тем, что даже упоминание имени этого человека может привести в ужас обреченного, и он не осмеливается произнести его.

Тем не менее родные ни днем ни ночью не отходят от «отпетого», внимательно прислушиваются к каждому произносимому им звуку, уговаривают его, что бояться нечего, и без конца задают наводящие вопросы: