Дуглас Локвуд - Я — абориген

— Стреляй! Стреляй! Скорее!

У-ши!

Вумера подается вперед, толкает, подобно рычагу, конец древка, и копье вылетает, прежде чем дух успевает скрыться из виду. Оно пронзает невидимую бескровную плоть, слышится треск костей, удивленный и гневный стон. Мы не сомневаемся в том, что бесплотный дух можно ранить и убить.

— Попал! Попал! Попал в мулунгуву! В убийцу, который «отпел» нашего сородича и переломал шею его сестре! Куда попало копье?

— Под правую грудь, — отвечает стрелявший.

— А где вышло?

— Около левой почки.

— Ну что ж, посмотрим… Тот, у кого под правой грудью и на левой почке раны, — мулунгува. Его дух ранен, и сам он должен умереть.

В эту ночь в лагере достают волосы и над ними произносят заклинание:

— Мы пронзили дух мулунгувы. Ты, его джумджум, сделай так, чтобы у человека появились раны. До лорккуна надо сравнять счет.

Прихрамывающая тень мулунгувы движется к лагерю. Дядья и двоюродные братья покойного выходят из засады и осыпают тень копьями. Снова слышно, как сталь ударяется о плоть и с хрустом пронзает кости. Снова раздается стон духа, прежде чем он исчезает. Волосы покойного сделали свое дело — выманили дух мулунгувы отправиться на их поиски. Теперь родственники покойного внимательно присматриваются к людям из рода, который живет в том же лагере: а нет ли у них ранок на груди и около почек? Они знают, что возмездие не заставит себя ждать.

Два дня спустя на Месте муравьев мужчина из племени алава отбивал топором подкову, найденную им в загоне, где жеребят приучают к поводьям. Ударяя по куску железа, лежавшему на другом топоре, он склонялся над своей работой, так что на блестевшем от пота теле четко вырисовывались все мускулы… Мужественную красоту его нарушал только маленький шрам около левой почки.

— Что это у тебя? — спросили его.

— Напоролся в загоне на колючую проволоку, — ответил он.

В этот момент он с размаху опустил топор на железо, но удар пришелся на край подковы, и она, отскочив, ударила его под правую грудь. Мужчина, едва взглянув на кровоточащий порез, продолжал работать.

Но через три недели он умер.

Я слышал, как медсестра миссии передавала в Клонкарри радиограмму Летающему Доктору:

— Поступил больной с симптомами столбняка: конвульсии, челюсти сведены, сильные боли. Поранился о кусок ржавого железа, лежавший в конском навозе.

Санитарный самолет не успел помочь мулунгуве. Он скончался в страшных муках: тело его извивалось в судорогах, лицо стало неузнаваемым, глаза вылезали из орбит от невыразимого ужаса.

Теперь, получив медицинское образование, я могу с полным знанием дела сказать, что история болезни подтверждает диагноз, поставленный сестрой. Меня не удивляет, что, по ее мнению, он получил инфекцию от куска железа, которым поранился, и умер от столбняка. Да и откуда белая женщина могла знать, что он был мулунгува и что смельчаки из племени алава пронзили его дух копьем? Откуда могла она знать, что точное расположение двух гноящихся ранок ее пациента еще до их появления было предсказано людьми из рода Гамаранг, которому он причинил зло! А если бы даже она узнала, то разве не сказала бы, что это всего-навсего предрассудки дикарей?

Иногда опечаленные родственники не могут найти дух мулунгувы.

Тогда на помощь призывают племенных детективов. Они не ищут самый дух, а по каким-то неуловимым признакам стараются установить его имя.

Если убитый похоронен не на гулле-гулле, а в земле, что бывает реже, они, едва забрезжит рассвет, маскируясь кустиками и соблюдая всяческие предосторожности, подкрадываются к могиле и тщательно ее осматривают в поисках сведений, которые подскажут, какие «сновидения», то есть какой тотем, у мулунгувы и как его зовут.

Алава верят, что на могиле каждого убитого непременно есть какие-то приметы, выдающие убийцу или его тотем.

Если бы я был мулунгува — слава Земле-матери, этого никогда не случалось! — детективы обнаружили бы что-нибудь, имеющее отношение к моему тотему, — след кенгуру или клочок его шерсти. Но кенгуру — «сновидение» многих алава, значит, чтобы обвинить меня в преступлении, требуются дополнительные сведения, например след на вершине холма, подобно указателю, направленный в сторону моей племенной территории, или символ одного из моих второстепенных «сновидений» — может быть, зигзагообразный отпечаток молнии. Тогда людям, владеющим методом дедуктивного мышления и умеющим ориентироваться по данным, которые заменяют им отпечатки пальцев, пятна крови, человеческие волосы и микроскопы, нетрудно сделать необходимые выводы.

Они выносят приговор:

— Знаки указывают на тотемы — кенгуру и молнию, а также страну Ларбарянджи. Имя мулунгувы Вайпулданья.

Затем они уничтожат следы, которые помогали им в поисках, а потом и меня. Принятое раз решение никогда не меняют: детективы не ошибаются.

Как появились знаки? Каким образом нашим детективам удается каждый раз найти виновного?

Ответ крайне прост. Ночью дух убитого встает из могилы и оставляет знаки для детективов. Он знает, кто убийца, и хочет известить своих родных.

Вам кажется странным, что мы руководствуемся такими приметами? Ну, а как же около двух тысяч лет назад мудрецы Востока по звезде нашли скромный хлев в Вифлееме?

Почему странно, что мы руководствуемся знаком, изображающим молнию, если сам Христос велел своим последователям следить за молнией, которая сверкнет на востоке и предскажет его второе пришествие?

Мы, поклоняющиеся Земле-матери, верим в то, что нам тоже даны знания.

Можете говорить, что мы язычники.

Можете говорить, что мы темные люди.

Но не забудьте добавить, что мы верим в слово, которое никогда не было написано, в слово, которое со Времени сновидений, за века до Христа, передается без пера и без чернил из уст в уста поколениями людей в сотнях тысяч церемониальных песен, в языческих притчах; в слово, которое помогает нашим судьям отыскать среди нас иродов.

Как только мулунгува узнает о своем предназначении, он покидает племя и становится добровольным изгнанником.

Он не общается со своим народом. Даже имя его предается анафеме и редко упоминается кем-либо, кроме старейшин.

Он живет, как подобает жить палачу: один, на отлете, скрывая в тайне свое гнусное ремесло, прячась в кустах, пока не настигнет жертву и не освободится тем самым от связывающей его клятвы.

Но как может скрываться человек, живущий в обществе, где каждый мужчина, каждая женщина и каждый ребенок — искусный следопыт?

Это легче, чем кажется с первого взгляда.

Мулунгуве помогает институт тайных послов — гагаваров, которые часто в течение многих недель, а то и месяцев выполняют официальные поручения племени.