Сергей Носов - Книга о Петербурге

А еще мне нравится, что «старицкий» был «хороший плотный мраморовидный камень на подоконники и гробницы», тогда как под ним лежащий самый нижний пласт с красивым названием «бархат» был просто «самый плохой камень».

Применялся путиловский камень и при облицовке зданий (естественно, «в наше время») станции метро «Приморская».

Как-то раз, оказавшись на «Приморской», я вспомнил о той научной статье, вызволил ее из интернета и, ориентируясь на приведенные фотографии, пошел со светящимся экранчиком, как с путеводителем, высматривать палеонтологические остатки на облицовочном камне. Плиты нужного класса обнаружились на некотором расстоянии от павильона метро — за углом; ими со стороны Смоленки облицованы стены продолговатого, казенного вида здания, подведомственного метрополитену. Представляю, как бы я ликовал, найдя эти остатки без посторонней помощи. Но без помощи я бы ничего не нашел, просто прошел бы мимо, как все проходят, — даже если бы смотрел на стену, потому что надо знать, что видишь, когда смотришь на это. И все равно это как радость грибника, которому показали грибное место. Вот — нашел. Вижу поперечные срезы головоногих моллюсков: кружочки, овалы. А вот продольный срез — раковины другого моллюска, отдаленно напоминающий изображение кухонной терки. В нижнем ряду нахожу плиту, запечатлевшую обрезок раковины ендоцераса, — длина этого экземпляра могла быть метра три (пишут, что у них и до семи доходило), но тут по ширине строительной плиты ендоцерасова раковина опилена с двух сторон циркулярной пилой. Эти многощупальцевые моллюски, выглядывая из своих торпедоподобных раковин, стремительно передвигались в воде, нападая на трилобитов.

И конечно, разглядывал я разнообразные пятна, украшающие эти облицовочные плиты, — самое распространенное, что на них есть, то бишь «текстуры биотурбации» — следы жизнедеятельности (в данном случае) вымерших организмов: норы, ходы, следы сверления… Ну и вот персональное открытие — никем еще не описанные следы местной активности представителей эпохи антропоцена, моих братьев и сестер по разуму: на одной плите крохотными буковками «Бога нет», а на другой (на соседней) — «Я люблю Данечку». Кто это? Зачем? Для кого? И почему здесь? Наверное, потому, что рядом вход в кафе «Метро», и, стало быть, место вполне обитаемое: можно выйти покурить, постоять, подумать о главном… Но почему же так мелко, едва заметно, обычно ведь пишут на стенах когда, обращаются ко всем, не исключая потомков? Неужели это только для них, не для нас — только для тех, кто целенаправленно будет выискивать следы нашей цивилизации? А для нас, в том числе и для Данечки, — засекречено словно. Но фломастер, он же скоро сотрется? «Бога нет», и кто бы прочел, кроме Бога? Я как будто в чью-то тайну случайно проник. Разглядел палимпсест — поверх одного нечто другое. А если представить — ого! — между текстурой-то биотурбации вымерших организмов и текстами про Бога и Данечку тонким фломастером — без «малого» полмиллиарда лет…

Мысль о далеком предке человека приходит в голову — каким он был в эпоху первых трилобитов и не внес ли он свою долю в образование осадочных пород, вроде этого известняка, которым облицован административный корпус подле станции метро «Приморская»? Нет, не внес. И все же — не могу молчать. Этот организм недавно открыли, и мои мысли о нем. Речь о «морщинистом мешке» — Saccorhytus coronarius, древнейшем из известных предков вторичноротых, то есть и нас, людях, тоже — наравне с другими хордовыми, к которым и мы с вами относимся. А также еще он и предок полухордовых. И иглокожих. Или, во всяком случае, он ближайший родственник нашего общего предка (людей, зверей, птиц, рыб, морских ежей и звезд, червей из класса кишечнодышащих, то есть всех нас, ныне здравствующих и этими вторичноротыми являющихся…). Существо крохотное, представьте буковку «о» в этом тексте, если он напечатан мелким-мелким шрифтом, каким только печатают на этикетках состав продуктов с искусственными красителями. С буквой «о» сходство нашему предку (или его близкому родственнику) придает большой рот, которым он всасывал воду, прячась в иле, впрочем не настолько уж непомерно большой, чтобы не осталось еще места для других, маленьких и, заметим, многочисленных отверстий. Организм, смею судить, не очень презентабельный. По сравнению с трилобитами наш «o»-предок заметно проигрывает, и не только в размерах. Даже если он и водился в «здешних» краях, оставить память по себе в санкт-петербургских кембрийских отложениях не мог — в силу хотя бы своей мягкотелости. А вот в Южном Китае есть уникальный лагерштетт (это такой особый вид отложений, обедненных кислородом и, стало быть, бактериями, где и мягкие ткани порой могли оставлять отпечатки), вот там и обнаружили в 2017-м захоронения этих вымерших мелких существ.

А зачем я об этом? Да, в самом деле, зачем?

Ну, все-таки предок. Или почти предок. Одно дело — соседи, пусть и более развитые, как те же трилобиты, и другое дело — какой-никакой, но родственник: если уж не по прямой линии, то хотя бы в двоюродном родстве с истинным нашим предком состоявший. Это к тому, что с точки зрения человечества (а не брюхоногих моллюсков и членистоногих как представителей первичноротых) облицовочные плиты на станциях Петербургского метрополитена — не наш семейный колумбарий. Не наш. Да и заглянули мы с буковкой «о» в более отдаленную эпоху. 540 миллионов лет назад никакого путиловского известняка и в помине еще не было. Ранний кембрий. А есть ли что в Петербурге за кембрий отвечающее? Есть! Синяя кембрийская глина.

Забудем о палеонтологии. В отличие от южнокитайских нижнекембрийских сланцевых отложений, наша синяя кембрийская глина окаменелостей мягких тканей, увы, не содержит. Зато она лучшая глина, говорят, для художественной лепки. Используется для керамики. Идет на изготовление высококачественного керамического кирпича. Если мы обратимся к спутниковым снимкам планеты, которые нам любезно предоставляет интернет, обнаружим в северной части населенного пункта Никольское (город районного подчинения), что расположен на реке Тосна, разрабатываемый карьер неожиданно ядовито-голубой окраски. Здесь — открытым способом — добывают кембрийскую глину. Рядом водоем — тоже карьер, но уже отработанный. Оба они, что неудивительно, на территории кирпичного завода (пиарщики которого утверждают, что каждый пятый кирпич Петербурга — это их; ну, не знаю — за что купил, за то и продаю). А еще кембрийская глина сильно разрекламирована как медицинское и косметическое средство. Как-то эта реклама прошла мимо меня. Проведал я о чудесных свойствах «голубой кембрийской глины» недавно, в порядке работы над этой книгой, — из интернета, конечно, — тут же поделился своими познаниями с женой и был обескуражен ее ответом: «А ты разве не знал? Да это все знают!»