Сергей Граховский - Рудобельская республика

— Нынче тут, брат, живолуп полютей Мухеля. Отставной подполковник. Сам барон его привез. Николаем Николаевичем зовут, а хвамилию никто и не знает. Пес, какого и свет не видывал, — добавил Яков Гошка.

— А я и не знал. Что же, и этот Николай Николаевич не сидит сложа руки. Мы не можем допустить оккупантов в Рудобелку, сил не пожалеем, чтобы жила советская власть. А для этого что надо?

— Поднять людей, оружие добыть, — добавил Ус.

— Так-то оно так. А где взять винтовки, патроны, гранаты и хоть один пулемет?

— Пошарим, так, может, и отыщем. У меня карабин есть и наган, — признался матрос.

— Только ли у тебя одного. У каждого что-то отыщется, — сказал Звонкович.

— Завтра с утра каждый в своем селе займется оружием. Вечером соберете людей, все расскажете им, запишете согласных вступить в отряды самообороны. Я так думаю: легионеры через Глусск не пойдут. Им же пешью ходить не с руки. Прикатят в Ратмировичи по железке. Следовает, нам надо, чтобы на станции были свои люди, а неподалеку где-то надо поставить группу боевых хлопцев, чтобы могли встретить по-настоящему. Я пойду с ними. Жить будем в Оземли. Люди там наши, беднота одна. Коли круто будет, помогут. Согласны, хлопцы?

— А меня возьмешь? — спросил Рогович.

— Возьмем, если зипун натянешь и лапти обуешь, чтобы не узнали, что матрос.

Зенону не хотелось снимать свою форму, на которую все засматривались, но ничего не поделаешь.

— И еще одно, хлопцы, надо связаться с Бобруйским укомом. Теперь расходитесь, братки, и за работу.

— Постой, Романович, — поднялся Молокович. — Сколько нас, сознательных большевиков-партейцев, готовых за революцию в огонь и в воду? Восемь душ. Все здесь. Я думаю, этого мало.

— Знамо дело, мало, — поддержали его.

— Что ж, людей у нас достойных нету? Присмотреться только надо, поговорить с человеком, и он сам к нам придет. Взять хоть бы Антона Киселя или Александра Роговича, Да они черту в зубы пойдут за советскую власть.

— А Матвей Калинкович чем не большевик, хоть и беспартийный, — добавил Максим Ус.

— Вот я ж и говорю, надо нам боевую партийную организацию сколачивать.

— Я думаю, хлопцы, партейной ячейкой пускай занимается Прокоп Молокович, боевые отряды организуют Соловей и Драпеза, а в ревкоме, пока суд да дело, Максим Левков посидит, — предложил Яков Гошка.

Так и порешили. Максим Ус вышел из ревкома вместе с Зеноном Роговичем. Им было по дороге. Максим жил в маленькой лесной деревушке Грабинке, а Рогович — в Старой Дуброве.

Припорошенная тонким снежком земля снова подмерзла, застыли комья грязи, заледенели на дороге колеи. Высокий, широкоплечий Максим в обмотках и солдатской шинели остановился, отвернулся от ветра, прикурил и еще раз взглянул на ревком. Над крышей трепетало алое полотнище, вздрагивало и качалось на ветру древко. На хатах висели большие и маленькие, широкие и узкие красные флаги.

— Гляди, висят.

— Если не будем раззявами, всегда висеть будут, — ответил матрос, и они быстро зашагали по улице.

Сзади затарахтели колеса, звонко зацокали конские копыта. Их обогнала и покатилась по дороге легкая пролетка, запряженная парой сытых лошадей. За кучером, на глубоком кожаном сиденье, развалился Николай Николаевич. Он был важный и независимый, в черном казакине, круглой рыжей шапке, седые усы свисали аж на воротник. Николай Николаевич чуть повернул голову, окинул хлопцев холодным взглядом, и пролетка понеслась по дороге.

— Сколько же он еще тут будет ездить? — спросил Максим.

— Пока не дадим по загривку и не стащим с панского насеста.

— Как ты думаешь, куда он летит, а?

— Видно, на Ратмировичи. Куда ж еще по этой дороге? Может, поехал просить, чтоб легионеров поставили в имение, а может, просто так, — спокойно рассудил матрос.

— Подожди чуток. Сбегаю Александру с Прокопом скажу. Это неспроста он поехал. — И Максим, гремя по тропинке подковами солдатских ботинок, побежал к ревкому.

На рассвете Соловей, а с ним еще одиннадцать человек вышли из села. У некоторых на плечах висели винтовки и двустволки, у двоих на боку покачивались сабли, на ремнях, похожие на толкачи, болтались гранаты. Шли по три-четыре человека.

За ночь мороз прижал сильней. Словно капустный лист, поскрипывал под ногами свежий снежок. За черными зубцами леса прятался тоненький серп молодого месяца.

Соловей, привычный к далеким переходам, шел впереди, легко и ходко. Яков Гошка, путаясь в полах шинели, еле поспевал за всеми. Когда рассвело, они вышли из молодого осинника на полевую дорогу. На пригорке показались хаты, хлевы, овины, прясла.

Хлопцы обступили Соловья. Он сдвинул на затылок зеленую военную фуражку, провел пальцем по маленьким подстриженным усикам и тихо, совсем по-дружески, сказал:

— Яша с Анупреем пойдут прямо на станцию. Садитесь среди людей и брешите сколько влезет. Можете сказать, что едете в часть после ранения или ищете повозку, чтобы доехать до дому. Чаще заходите к дежурному справляться, когда придет поезд. Смотрите и принюхивайтесь, чем там пахнет. А мы задами, огородами, кто как, разойдемся по селу. У каждого здесь есть или свояк, или знакомый. Я буду у Прокопова шурина. Чуть что услышите на станции, сразу дадите знать. А к вечеру и мы по одному, по два проберемся туда. Главное, чтобы никто не знал, сколько нас и кто мы такие.

Дни поздней осени короткие и серые: сразу после полудня начинает смеркаться. Александр, не разуваясь, прилег на полати за печью — прошлую ночь не спал и в эту вряд ли заснет. В сенях верещал голодный поросенок, в дровянике тюкал топором хозяин, на лавке маленькая, замурзанная Манька качала тряпичную куклу, пела ей про кота, ругалась и била за то, что не спит, и снова пела.

Александр лежал с зажмуренными глазами, но сон не шел. «Какой ты станешь, Манька, через десять лет? — думал он. — Пойдешь учиться. Все тогда будут учиться в больших новых школах. Отец поставит просторную хату, с электричеством, как в городе. Замостим улицы, землю уходим, станет как пух, машины будут пахать и сеять. Эх, дожить бы до той поры, глянуть бы на нашу Рудобелку, на эту замурзанную Маньку этак лет через десять!»

Незаметно он словно поплыл в синем тумане. Теперь казалось, что не хозяин постукивает на дровотне, а слышны далекие глухие выстрелы, нужно вскакивать, согнувшись бежать по полю, ползти под колючую проволоку, стрелять и кого-то колоть штыком. Кого и за что? Неизвестно.

Сквозь тревожную дремоту он услышал, как в сенях лязгнула щеколда, кто-то отряхнул сапоги и вошел в хату. Александр поднялся, протер глаза, но в сумерках не мог узнать человека, пока тот не заговорил:

— Есть здесь кто живой?

— Папа дрова колет, а мама в хлеву, — бойко ответила Манька.