Сергей Граховский - Рудобельская республика

— А дядьки у вас никакого не было?

Александр узнал Терешку по голосу, спрыгнул с полатей и подошел к нему:

— Кого ищете, дедушка?

— Тебя, председатель.

— Откуда же это на ночь глядя?

— За солью в Ратмировичи бегал. Шпикулянты туда наезжают менять. А без соли какая еда? И бульбину в рот не затолкаешь. Дык от хунта с три разжился. Глядишь, до великого поста как-нибудь и перебьемся. Думал на станции заночевать, так Анупрей сюда направил. Наказал, чтоб ты, хлопче, к утру был там; их благородиев, говорит, дожидаются, так преседатель хлебом-солью обязан встретить. — И он хитровато захихикал: — Слава богу, что хоть сразу на тебя наскочил. А сейчас пойду у кого-нибудь переночую.

— Спасибо, дедушка, за известие. А богато ли на станции людей?

— Чего доброго, а людей как собак на привязи… Ты же скажи Анупрею, что Терешка прибегал и все чин по чину передал. Ну, помогай тебе бог.

Старик потоптался у порога, забросил на плечо мешочек, нащупал щеколду и вышел.

…На рассвете группа Соловья была на станции. В небольшом деревянном здании светилось только одно окно. В холодном темном зале на лавках и просто на полу спали мужики, женщины и дети, проходы были завалены котомками, сундучками, мешками. Александр зашел к дежурному. Пожилой, изможденный, давно не бритый человек в красной фуражке дремал, склонив голову над столом. Возле телеграфиста горел фонарь, медленно набегала с кольца аппарата узенькая завивающаяся лента.

— День добрый, товарищи, — поздоровался Соловей.

— Я же вам сказал: когда будет поезд, неизвестно. Получим депешу, тогда скажем. Идите ожидайте! — вспылил телеграфист.

— А когда ожидаются легионеры?

Проснулся дежурный, поморгал выпученными глазами и запищал осипшим фальцетом:

— Кто ты такой, чтобы тебе докладывать?

— Председатель Рудобельского ревкома. Прибыли встречать гостей.

Соловей перешел за барьер, стал возле телеграфиста и твердо потребовал:

— Последние депеши!

Дрожащими руками телеграфист подал толстую книгу. Соловей начал читать телеграммы. Одна гласила:

«Со станции Березина вышла дрезина военного назначения. О прибытии доложить начальнику станции Березина».

Он повернул несколько страниц назад и заметил листок тонкой гербовой бумаги, на ней каллиграфическим почерком было написано:

«Командующему I польским корпусом генералу Довбор-Мусницкому.

Покорнейше прошу ясновельможного пана генерала взять под защиту Ваших доблестных войск все имущество и усадьбу барона фон Врангеля. Усадьба находится в двадцати верстах от станции Ратмировичи, у деревни Рудобелка. Полное содержание офицеров и солдат будет обеспечено.

Ваш покорный слуга

— Все ясно! — Соловей с ненавистью бросил взгляд на телеграфиста. — Отправить такую телеграмму? Да это ж измена революции! Где теперь дрезина?

Телеграфист засуетился, нижняя челюсть выбивала дробь.

— Вышла с разъезда, через час прибудет.

Александр открыл дверь и крикнул Якова:

— Постоишь здесь. Чтобы ни один из них ничего не передавал. Не послушают, сам знаешь, что делать.

Возле станции лежали штабеля старых, трухлявых шпал. Своих хлопцев Соловей укрыл за штабелями, а сам вошел в помещение.

Сквозь окна сочился мутный холодный свет зимнего утра. Лица выглядели серыми, а глаза — глубокими черными провалами. Многие пассажиры проснулись, рылись в своих котомках и мешках. Хныкали дети. Дымили самокрутками мужики.

Александр вышел на середину небольшого зальчика.

— Послушайте, товарищи, что я вам скажу, — начал он. — Сейчас из Бобруйска прикатит дрезина с легионерами. Чего они едут сюда? Пригласил их рудобельский управляющий, чтобы не дали поделить панскую землю, чтобы советскую власть задушили. Мы их тут встретим по всей форме. А вы, как только услышите первый выстрел, кричите что есть силы «ура!». Никуда не выходите и от окон держитесь подальше.

— Мамочка, я боюсь, — заплакала девочка.

— Не бойся, доченька, мы за печку спрячемся.

— Эх, была б хоть берданка, так и мы б вам подсобили, — сокрушенно вздохнул высокий дед в белой свитке.

— Кричите погромче, глоток не жалейте, вот и будет нам помощь. Договорились?

— Знамо дело!

— Покричим!

— Чего, чего, а это могем!

Когда Александр вышел, все с тревогой стали прислушиваться и поглядывать в окна.

— Это чей же такой командир? — спросила пожилая женщина.

— Не знаешь, что ли? Романа Соловья сын.

— Энтот, что латышок?

— Эге, он самый. В большевики записался. Переворот, сказывали, в самом Петрограде устраивал, а теперь в волости за главного.

— Тут и черту не разобраться, какому нынче богу молиться: большевики, поляки, германцы. И какого лиха кому надо, дознайся попробуй. Достукались, что и соли не купишь, а тут еще им горлянку дери. «Рятуйте» кричала, а энтак сроду не приходилось.

— Припечет, бабуся, так кукареку затянешь, — засмеялся молодой хлопец.

Говорили еще долго и тревожно, не решаясь выйти за дверь.

Отодвигались от окон, заползали за широкую, вытертую кожухами голландку.

— Ой, бабоньки, ховайтесь, иде-о-от! — отпрыгнула от окна молодуха и села на пол.

Басовито загудели рельсы, прогрохотали колеса на стыках, и стало тихо. На улице послышались веселые голоса.

К вокзалу подкатила зеленая дрезина с прицепом. На перрон повыскакивали солдаты в желтоватых, из английского сукна шинелях и угластых конфедератках. Из-под них у многих выглядывали черные теплые наушники. Гремели медные котелки, стучали подковки — солдаты подпрыгивали, били каблуком о каблук, хлопали один другого руками, изо ртов вырывались белые облачка пара. Хотя и замерзли, но им было весело. Каждый мечтал скорее добраться до имения, отъесться на панских харчах, отлежаться в тепле, а глядишь, и приворожить какую-нибудь молоденькую служанку.

Возле прицепа стоял красивый чернявый поручик, заглядывал внутрь и поторапливал тех, кто еще не успел выбраться на перрон:

— Прэндзэй, прэндзэй, панове! [8] Живее, живее, господа! (польск.)

И тут, неожиданно, словно выстрел в лицо, над станцией ахнул залп. Он раскатился протяжным гулом в тишине свежего морозного утра. За ним донеслось разноголосое «ура!». Казалось, сотни людей сейчас ринутся со всех сторон. Прогрохотал еще один залп. И снова, на этот раз совсем близко, раздалось неслаженное, но леденящее жилы неотвратимостью внезапной смерти «ура!».

Польские жолнеры попадали возле вагонов, позабирались между колес, зазвенели о рельсы котелки и карабины. А из-за штабелей шпал бежали вооруженные люди.

К прицепу подлетел человек с гранатой в руке, в шинели и в военной фуражке.

— Рэнки до гуры! [9] Руки вверх! (польск.) — закричал он, подскочил к поручику и вырвал у него карабин. Солдаты подняли руки вверх. А из дверей валила толпа бородатых и безбородых мужиков, чтоб поглядеть, что там стряслось. Жолнерам показалось, что их окружает целая армия.