Александр Стесин - Африканская книга

В конце восьмидесятых у дедушки с бабушкой на полке стояла книга избранных произведений Тайиба Салиха «Сезон паломничества на Север» (кроме романа, давшего название сборнику, там были еще повести «Свадьба Зейна» и «Бендер шах»). Дедушка с бабушкой, кажется, и сами не знали, как эта книга у них оказалась. То ли в нагрузку к какому-то подписному изданию, то ли подарил кто. Во всяком случае, они ее не читали. Зато я, разумеется, прочел и таким образом узнал о том, что существует Судан, огромная страна где-то на краю арабского мира. Мое воображение рисовало смутно-красочные картины, и в них, как и в самой книге, не было ничего от той жизни, которую я увидел четверть века спустя. Ни пустынных улиц, оглашающихся протяжным и натужным азаном; ни людей в плотных джалабиях, бредущих по этим улицам навстречу кромешной песчаной буре; ни жилищ «забала», построенных из смеси глины с навозом, источающих зловоние после дождя; ни вечных присказок «иншаллах» («волей Аллаха») и «валахи» («Аллахом клянусь»), ни столь же вечного чиновничьего «тали букра» («приходите завтра»). И даже четверть века спустя, когда мы с дружком Прашантом толкались в очереди за визами, чтобы пересечь суданскую границу из Эфиопии, мои познания о том труднодоступном месте, куда мы стремились попасть, были ненамного глубже, чем в детстве.

Но еще до нашего с Прашантом безрассудного путешествия я ввязался в другую авантюру в городе Олбани, где живут мои родители. Приехав навестить их на зимние праздники, я взял такси от железнодорожной станции «Олбани-Ренсселер». По дороге разговорился с водителем, как выяснилось, суданцем, поведал ему о своей любви к Африке, на что он неожиданно пригласил меня к некоей тетушке, гениальной стряпухе, обихаживающей суданских эмигрантов со всего Восточного побережья. По его словам, только у этой тетушки, в ее тесной, но уютной квартире, можно было за скромную плату отведать настоящей суданской кухни. Фокус, однако, состоял в том, что попасть в ее «ресторан на дому» можно было исключительно по приглашению либо по протекции. В общем, все звучало не подозрительно даже, а просто нелепо — ничем, кроме как надувательством, это быть не могло. Но человеческая психика работает удивительным образом: если изощренную махинацию сразу хочется раскусить, перехитрить того, кто пытается перехитрить тебя, то самая незатейливая «разводка» зачастую действует безотказно, перед ней вевозможно устоять. Иными словами, я согласился.

Все оказалось правдой — и тетушка, и тесная квартира с минимумом мебели (вместо стульев — напольные подушки), и суданские эмигранты, семь или восемь суровых мужчин. Они сидели, вернее возлежали на подушках в ожидании трапезы. Моему появлению как будто не удивились. С готовностью перешли на английский, продолжая текущую беседу, но и любезно делая необходимые сноски, чтобы ввести меня в курс дела. Говорили о своей нелюбви к «джунуби», жителям Южного Судана. Это было еще до раздела, когда Север и Юг, Хартум и Джуба, были частью единого государства, чьи границы были некогда прочерчены по прихоти англичан. Север — нубийцы, потомки мероитов, живущие по шариату и причисляющие себя к арабскому миру. Юг — нилотские племена динка, нуэр, ачоли, шиллук и другие; полухристиане-полуязычники, сородичи кенийских масаи. Мои собеседники были северянами. Южных соседей они почитали безбожниками, бездельниками, распутниками, пьяницами, преступниками и дикарями. В доказательство приводились примеры из жизни: кое-кто из присутствующих знавал одного, а то и двух «джунуби», проявивших себя самым неприглядным образом; другие, хоть и не сталкивались лично, были вдоволь наслышаны о диких выходках нилотских безбожников.

В какой-то момент я подумал, что есть только один способ заставить их свернуть с «джунубийской» темы: признаться в том, что я еврей. Что было бы? Вероятно, ничего, хотя для евреев у них наверняка было припасено не меньше хлестких эпитетов, чем для нилотов. Но суданская культура гостеприимства не поощряет застольных конфронтаций, так что, если б я и впрямь отважился заявить о своем еврействе, в ответ скорее всего услышал бы что-нибудь умеренно приязненное, почти необидное. Вполне возможно, что они и сами догадались, кто перед ними. И все же я на всякий случай решил не проверять. Вместо этого попытался перевести разговор на тему культуры — вспомнил, как в детстве читал замечательного Тайиба Салиха, а в юношестве смотрел фильм великого Гадаллы Губара «Песнь Хартума». Суданцы нехотя изобразили восхищение моими познаниями.

К счастью, в этот момент принесли еду, отчего все пришли в самое благодушное настроение, и остаток вечера наше общение было таким приятным, как если б мы пили не приторный каркаде, а запретный финиковый арак. Теперь они рассказывали мне про «эль Махдийю», золотой век суданской истории, когда все жили в согласии и страной правил просвещенный суфий, вождь освободительного движения, ведущий свою родословную от самого пророка. Он проповедовал умеренный ислам, любовь и веротерпимость. При нем Судан процветал, и процветал бы до сих пор, если бы не этот выскочка и узурпатор власти, Омар аль-Башир, перевернувший все с ног на голову. Звучало убедительно, и только уже потом, заглянув в Википедию, я обнаружил несостыковку — то ли мои собеседники зачем-то смешали все карты, то ли я сам все неправильно понял. Суть, однако, была в том, что великий суфий Мухаммад Ахмад аль-Махди отнюдь не был поборником веротерпимости, а эпоха «эль Махдийя» запомнилась как время особенно жестоких гонений на иноверцев, сожжений небогоугодных книг и так далее. Приверженцем умеренного ислама был Садик аль-Махди, праправнук Мухаммада Ахмада. Этот и вправду проповедовал вселенскую любовь и веротерпимость. Но его правление вряд ли можно назвать эпохой, так как правил он всего два или три года, после чего к власти пришел бессменный Омар аль-Башир. Таким образом, история про золотой век Судана, грубо сотканная из лоскутов реальной истории, оказалась не более чем застольной байкой. Возможно, ее придумали на ходу, чтобы развлечь невзыскательного слушателя. Или же наоборот: рассказчики долго обкатывали ее, тасуя и опуская неудобные факты, пока не поверили в нее сами. Впоследствии я еще несколько раз заезжал к хлебосольной тетушке, но про «эль Махдийю» больше не слышал. Зато умудрился выведать у нее несколько рецептов.

Скудная пища Сахеля (сушеное мясо, сушеная окра, арахисовая «дараба» или кексы из спирулины «дихе», добываемой из стремительно исчезающего озера Чад) в Судане обогащается веяниями из Египта. Тому, кто бывал на Ближнем Востоке, многие суданские блюда знакомы: здесь тоже любят тахини, фалафель, кебаб, кюфту, фаршированные овощи («махши») и фул-медамес — традиционный завтрак во многих арабских странах. Суданский вариант «фул», как и египетский, готовят не из свежих, а из сушеных бобов. Бобы варят на медленном огне до пюреобразного состояния, затем перемешивают со свежими помидорами, жареным луком, овечьим сыром, яйцом и кунжутным маслом. Кроме того, здесь, как и в западной части континента, едят молохею («мула кудра») и окру («бамию»), но готовят их здесь совсем по-другому: с чесноком, кориандром и мясным бульоном. Окру в Судане и Египте не режут на тонкие ломтики, а тушат целиком, поэтому она не дает той клейкой консистенции, как в западноафриканских блюдах. Используется также сушеная окра («уэка»), перетертая в порошок; это уже чисто сахельское изобретение. Из «уэки» в Судане и Чаде варят соус «мула уэка», в который добавляют лук, томатную пасту и вялено-копченую говядину «шармут», тоже традиционный продукт Сахеля. «Уэка» имеет совсем другой вкус и другую консистенцию, чем свежая окра, — от нее соус получается густым, но не клейким, а по вкусу напоминает гороховый суп. Еще одно блюдо из «шармута» — «басико»: в него кроме копченой говядины идут тушеные листья «ньете» и перемолотые семена кунжута. Кроме того, меня научили готовить «агаше», суданский шашлык, натертый перечно-ореховой смесью, и «гиму», своеобразный плов из дробленого риса, жареной картошки и бараньего фарша.