Александр Стесин - Африканская книга

У нас, скажет, дома есть паштет из термитов с маслом ши.

Кто же откажется от такого?

В Гарлеме, в пестром столпотворении Маленького Сенегала есть сомалийское кафе, единственное на весь Нью-Йорк, с предсказуемым названием «Могадишо». Это — представительство Восточной Африки в Западной, встреча двух полюсов, East meets West, ибо самая западная точка Африканского континента находится именно в Сенегале, а самая восточная — именно в Сомали. На тротуаре у дверей заведения выставлена тахта, на которой могут отдохнуть все желающие: клиенты или просто прохожие, усталые путники, гарлемские бомжи. Продавленная тахта, занимающая полтротуара, всеприимна, как «арда», палатка перед жилищем сомалийского кочевника, предназначенная для приема гостей. По традиции дальше «арды» пришельцу дороги нет. В само жилище гость имеет право войти лишь в том случае, если ему грозит опасность. Но в гарлемском «Могадишо» многовековой запрет снимается: двери этого дома открыты для всех. Внутри пахнет специями и курительными палочками: после еды в сомалийских домах принято окуривать комнату благовониями. Интерьер минималистичный, единственное настенное украшение — вырезанные из дерева закорючки и завитки сомалийского алфавита «османья», изобретенного в 1922 году поэтом-правителем Османом Юсуфом Кенадидом и отмененного в начале семидесятых, после прихода к власти Сиада Барре.

До «османьи» у сомалийцев было арабское письмо, а после — латиница. В стране, где большинство населения до недавнего времени было неграмотным, каждый новый узурпатор власти считал своим долгом провести реформу письменности. В нынешнем Сомали фактически нет правительства; есть микрозоны, контролируемые предводителями кланов, оружейными баронами, известными как Южный пахан и Северный пахан. Им до фени любая грамота, хотя, как ни странно, с их приходом в Могадишо расцвела газетно-журнальная индустрия и сейчас там выходит в несколько раз больше периодических изданий, чем при Сиаде Барре. Все книги и пресса — на латинице, но и недолговечная «османья» до сих пор не потеряла актуальности: в некоторых кругах она стала символом несбыточной мечты о национальном возрождении.

Обо всем этом мне поведали хозяйка кафе Мона и шеф-повар Джамаль. Поначалу я решил, что они, будучи мужем и женой, владеют заведением вместе. Оказалось, ничего подобного: она — владелица, он — наемный работник, и супружеской связи между ними нет. Есть связь родственная, да и то неблизкая: просто они принадлежат к одному клану. «Имейте в виду, что клановое родство для сомалийцев важнее всего на свете». Джамаль родом из Могадишо, Мона — из портового города Кисмайо, но выросла в Швеции, куда ее семья эмигрировала через Кению и Замбию. До того как стать ресторатором, она работала финансовым аналитиком в Сити‐банке. Джамаль же в прошлой жизни был социальным работником. В первый раз, когда я появился в «Могадишо», на меня посмотрели с недоверчивым удивлением. Потом я стал бывать там довольно часто, и, поскольку клиентов всегда было мало, а иногда и вовсе не было, Мона с Джамалем были рады беседе. Я с интересом слушал, как они спорят о том, где говорят на более правильном сомалийском, в Могадишо или Пунтленде. Какой из диалектов следует считать эталоном, «маи терре» или «маха тири»? Так некоторые уроженцы Москвы и Питера, уже тридцать лет как живущие в Нью-Йорке, до сих пор ломают копья на предмет «поребрика» и «бордюра».

— К сомалийцам нужно относиться с пониманием, — говорила Мона, — у нас была долгая и ужасная война. До войны люди были свободнее. Женщины не носили никаб. Носили гунтину, это вроде сари, очень красиво, из дорогой ткани, а поверх накидывали газовую шаль. Общество было более открытым, все говорили на нескольких языках. Мой отец владел арабским, английским, итальянским и немножко русским. Сейчас такого уже не встретишь, сомалийцы не чтут образование так, как другие африканцы. После войны люди стали фанатичными, все ударились в религию. Причем не только те, кто остался в Сомали, но и у нас в диаспоре тоже. В диаспоре даже больше. Трудно сказать почему.

— Из-за эмиграции, вот почему, — подключался Джамаль. — Люди потеряли родину, оказались среди чужих, чьих обычаев они не понимают, а те не понимают их. В таких случаях человек всегда ищет опору в своей религии, это нормально. То же самое и в Сомали: там была война, а теперь там хаос. Нужна твердая опора. Шариат дает такую опору, но одного шариата недостаточно. Нужен сильный лидер, который примирил бы все кланы: клан Дарод из долины Джуба, и клан Дир с северо-запада, и Хавие, сынов Ирира, и клан Исак из Харгейсы, и Рахавейн… Все должны сидеть за одним столом. Для этого нужно избавиться от Северного пахана и Южного пахана. Нам нужен такой лидер, как ваш Путин.

Джамаль входил в раж, тряс своей рыжей от хны бородой. От его националистических воззрений становилось не по себе, особенно когда он принимался перечислять угнетателей, от которых натерпелся сомалийский народ: арабы, персы, итальянцы, русские, американцы… Но в критический момент Мона всегда напоминала ему, что я, как и они, эмигрант, а все эмигранты — собратья по несчастью. К тому же я — африканофил, друг африканцев и, что не менее важно, их клиент, то есть гость, а сомалийцы славятся своим гостеприимством… Увещевания хозяйки действовали безотказно, и Джамаля бросало в другую крайность: он лез брататься, как пьяный, и снова тряс бородой, уверяя меня в своем неизменном благорасположении.

До того как Мона убедила его променять поприще социального работника на поварской колпак, Джамаль жил в Миннесоте. По не вполне понятным причинам основная часть сомалийской диаспоры осела именно там. Есть какая-то предыстория, связанная с «Волонтерским агентством», которое озаботилось судьбами беженцев из Сомали. Сами беженцы, умудренные советским опытом, остроумно окрестили это агенство ВОЛАГом. Их тоже сослали «на севера», хотя, разумеется, никакого сравнения между Миннесотой и Колымой быть не может. В Миннесоте благодать, только что холодно. Там живут мои друзья, Янислав и Инна Вольфсон. Слава — замечательный русский поэт и американский врач. Он, как никто, знает сомалийскую диаспору Миннесоты: это его пациенты. Но и в Нью-Йорке, в одном из госпиталей, где мне довелось работать, был свой «сомалийский сектор» врачей и пациентов. Они и указали мне дорогу в кафе «Могадишо». Если быть совсем точным, это была пациентка по имени Халима; она приходилась Моне какой-то родственницей («Все сомалийцы друг другу родственники»).

— Как там наша бедная Халима? — беспокоится Мона. — Вы не знаете, доктор?

— Она была у меня на приеме около недели назад. Кажется, все лучше, чем можно было ожидать.