Александр Стесин - Африканская книга

В 1966 году, после получения независимости от Великобритании, наследный принц Серетсе Кхама, внук короля Кхамы III, стал первым президентом Ботсваны. В отличие от других африканских революционеров принц-президент Кхама не стал строить в стране социализм, а главное — не превратился со временем в злодея-диктатора, увесившего себя десятком громких титулов и повергшего страну в пучину банкротства. Наоборот, за четырнадцать лет правления он сумел преобразить Ботсвану в демократическое, процветающее государство. Его сын, Ян Кхама, занял пост президента в 2008 году. В числе прочих реформ Кхама-младший запретил охоту на диких животных, а заодно задействовал армию, которой в мирной Ботсване со времен объявления независимости не находилось достойного применения: теперь все военные заняты борьбой с браконьерством. Вообще, по части государственных программ нынешняя Ботсвана больше всего напоминает скандинавские страны. Бесплатные медицина и образование, гарантированная пенсия, щедрые субсидии фермерам, молодым специалистам и частным предпринимателям. Тем, кто предпочитает получать высшее образование в Америке или Европе, государство оплачивает стоимость обучения и проживания за рубежом — с условием, что, вернувшись на родину и устроившись на работу по специальности, они со временем вернут половину суммы. На какие деньги существуют все эти государственные программы? Откуда такое богатство? Основные статьи доходов в Ботсване — добыча алмазов, скотоводство и туризм. Но это мало что объясняет. В Сьерра-Леоне тоже алмазы, а в Демократической Республике Конго больше полезных ископаемых, чем в любой другой стране мира; однако ситуация в этих странах совсем иная. Другой вариант ответа: низкая численность населения. Меньше народу — больше кислороду. Недаром Ботсвана почти не принимает иммигрантов: чтобы получить здесь вид на жительство, требуется доказать свою пользу для общества. В этом смысле здесь тоже всё как в Дании. И так же, как в скандинавских странах, местные жители отличаются неукоснительной законопослушностью. В противовес соседнему Йоханнесбургу, в Габороне нет преступности. Достопримечательностей тоже нет.

Здесь, как и в Виндхуке, меня не покидало ощущение, что я нахожусь в каком-то американском пригороде. Никаких привычных атрибутов Африки — ни палаток, ни толкучек, ни людей, бредущих между рядами машин с товаром на голове. Все благополучно, благопристойно, неинтересно. Людей на улицах мало. Широкие, асфальтированные проспекты, длинные бетонные здания в несколько этажей. Не урбанистический ад и не сверкающий огнями мегаполис, а просто сонный провинциальный городок. Настолько малолюдный, что временами кажется, будто ты попал в город-призрак. Особенно когда натыкаешься на неожиданное и необъяснимое: например, откуда и зачем здесь, посреди пустынной улицы, под брезентовым навесом стоит бильярдный стол? Ни шаров, ни кия, ни игроков. Разве что это своеобразная арт-инсталляция. Может, и все остальное — тоже инсталляция? Даже рынок и тот малолюден, без обычного для Африки столпотворения, а рядом — современный молл, тоже вымерший.

Перечисляя заслуги ботсванского правительства, нельзя не упомянуть недавно принятое законодательство, признающее легитимность и равноправие ЛГБТ. Для Африки, где гомофобия — норма жизни, как на бытовом, так и на государственном уровне, это — безусловный прорыв. И вот мой добрый приятель и коллега Онтиретсе, уехавший из Ботсваны двадцать лет назад, возращается в родной Габороне вместе со своим партнером Винни, американцем итальянского происхождения.

Впрочем, главная причина приезда моего приятеля — не закон, отменяющий запрет на гомосексуальность, а наш общий проект по развитию радиотерапии в африканских странах. Медбрат Онтиретсе Лекота, с которым мы вместе работаем в отделении радиоонкологии последние пять лет, подключился к моему «африканскому проекту» совсем недавно. Для него это хороший повод вернуться домой. Его переживания в связи с возвращением туда, откуда он когда-то уехал, напоминают мне мои собственные: «Понимаешь, Алекс, последний раз я был в Габороне очень давно. Десять, нет, двенадцать… двенадцать лет тому назад. Тогда еще был жив мой отец, я у него гостил. В детстве дом отца казался мне очень большим, а в тот приезд оказался вдруг маленьким, каким-то скукоженным. С тех пор этот дом снесли, и в моих воспоминаниях он снова обрел свои изначальные габариты».

По части радиотерапии Ботсвана сильно опережает и Кению, и Гану. Здесь работают врачи из Пенсильванского университета. Без нашего с Онтиретсе участия вполне могли бы обойтись, хотя ботсванские коллеги, разумеется, никогда нам об этом не скажут.

Река Окаванго берет начало в возвышенностях Анголы и, долго петляя по лабиринту каналов на границе между Анголой и Намибией, заканчивает свой путь в заболоченной дельте на северо-западе пустыни Калахари, где испаряется, так и не добравшись до океана. «Жизненный цикл» реки занимает от четырех до пяти месяцев. Если ангольские верховья наполняются в феврале-марте (сезон дождей), в Ботсвану вода поступает только к июлю. Этим объясняется тот странный факт, что полноводье в дельте Окаванго приходится на самый разгар сухого сезона. «Если бы не Окаванго, половина Ботсваны не дотянула бы до следующего дождя», — резюмирует Онтиретсе. О значении дождя для жителей южной части Африканского континента можно судить по названиям романов: «Слухи о дожде» (Андре Бринк), «В ожидании дождя» (Шейла Гордон), «Мы ждем дождя» (Чарльз Мунгоши), «Сезон дождей» (Жузе Агуалуза), «Когда собираются тучи» (Бесси Хед). Даже «пула», название ботсванской валюты, в переводе с языка тсвана означает «дождь», а название дробной единицы, «тхебе», переводится как «капля». Все зависит от дождя и уровня воды в Окаванго.

Верхняя часть дельты покрыта тростником, нижняя — колючим кустарником и пойменными лугами. Многие из участков суши посреди дельты — это просто огромные термитники, на которых растут деревья (в основном акации). Для передвижения по узким протокам используются лодки «мокоро», выдолбленные из цельного ствола дерева и управляемые с помощью шеста. «Ботсванская гондола», шутит Винни. Так и есть. Правда, в отличие от венецианских, местные гондольеры работают молча, никаких баркарол. Зато вечером у костра, когда от нашей бутылки «Джонни Уокера» останется всего несколько «тхебе», эти лодочники, повеселев, примутся развлекать нас песнями, плясками и даже загадками («What’s twice in a week and once in a year?» [385] «Что бывает один раз в год и два раза в неделю?» Ответ: буква «e» (в слове «week» их две, а в слове «year» всего одна). ). Но это будет потом, а пока мы плывем в утренней тишине, в зарослях тростника, между островами-термитниками под сенью высохших пальм и акаций. Убаюканный этим медленным пейзажем, ты задремываешь и уже не можешь различить: то ли где-то совсем рядом хрюкает бегемот, то ли сухие камышовые стебли скребут о дно лодки. На небе ни единого облачка. Это зима, сухой сезон. Где-то на самой кромке сна продолжают всплывать названия: «Сухой сезон» (Махамат Салех Харун), «Белый сухой сезон» (Андре Бринк), «Наступает засуха» (Чарльз Мунгоши). Птичий посвист и хрюканье бегемота сливаются в твоем сне в одну нескончаемую баркаролу.