Александр Стесин - Африканская книга

— Смотри, смотри, бегемот!

— Где?

— Да вон голова торчит, на большой камень похожа!

— Вот в этом разница между африканцами и европейцами, — разглагольствует Онтиретсе, так и не повернув головы в сторону бегемота.

— В чем «в этом»? — недоумеваю я.

— В метафорах. Тебе как писателю на заметку: когда белый человек пишет об Африке, он всегда сравнивает торчащую из воды голову бегемота с валуном. А когда пишет африканец, то наоборот: он видит камень и сравнивает его с головой бегемота.

— Интересное наблюдение. Напоминает мне эссе Биньяванги.

— Кто это такой? Твой приятель?

— Биньяванга был замечательным писателем. Из Кении. Он умер несколько месяцев назад.

Онтиретсе наклоняет голову набок и сжимает правую кисть в кулак, выражая таким образом свои соболезнования. Традиционный жест тсвана или личный жест моего приятеля? Не имеет значения.

Мы плывем по реке Чобе, текущей сюда из Анголы (в Анголе она называется Квандо, в Намибии — Линьянти), вдоль крутого берега, поросшего раскидистыми деревьями сапеле; мимо буйвалов, оседланных цаплями, и бабуинов, вычесывающих друг у дружки паразитов. Плывем туда, где из-под сплетения высоких ветвей виднеется пунцовый, туго налившийся плод закатного солнца.

— А с чем бы сравнил африканец это солнце? — вопрошает Винни.

— С брюхом белого туриста, — быстро отвечает Онтиретсе.

— Разве у белого туриста такое красное брюхо?

— Конечно. В Африке все белые люди краснеют, как помидоры.

— И я тоже? — ужасается Винни.

— Ты — нет. Если бы у тебя было такое брюхо, я бы с тобой давным-давно расстался.

— Правда?

— Нет, не правда. Но я бы заставил тебя похудеть. Ты же не хочешь стать похожим на жадного африканера, чье огромное брюхо набито едой, которой он никогда ни с кем не делился, даже с собственными детьми, которых у него вообще-то и нет, потому что, если бы он ими обзавелся, ему пришлось бы делиться с ними едой, а он для этого слишком жаден…

— Не хочу, — растерянно соглашается Винни.

Это наш последний вечер с Винни и Онтиретсе. Завтра они вернутся в Габороне, а мы с Аллой поедем дальше — в Зимбабве и Замбию, «Зим и Зам», как выражается Онтиретсе. «Только смотрите, чтобы вас там не замбировали», — каламбурит он. Кажется, в нем и впрямь пропадает талант литератора.

Утром мы на границе. Нас уже предупредили: ждать придется как минимум два часа. Очередь, не менее разношерстная, чем клиентура межгалактической таверны «Мос Эйсли» из «Звездных войн», жарится на солнцепеке. Тут и ботсванские дальнобойщики, и евротуристы, приехавшие на сафари, и украинские девушки в мини-юбках, приехавшие на заработки. Все они обливаются потом, обмахиваются своими раскрытыми паспортами, как веерами, обмениваются горестными рассказами (в прошлый раз ждали не два часа, а все четыре). Итальянец преклонных лет договаривается о встрече с украинской девушкой, записывает номер. Отчасти столпотворение связано с тем, что граница здесь проходит не между двумя, а сразу между четырьмя странами: Намибия, Ботсвана, Замбия и Зимбабве. Если добавить еще Анголу, получится содружество южноафриканских государств, покрываемых единой визой под названием «Каза». Счастливые обладатели «Казы» могут беспрепятственно перемещаться из одной страны в другую. Но получить «Казу» можно только в Зимбабве и Замбии, и получить ее непросто: у пограничной службы Зимбабве то и дело нехватка визовых наклеек. Погранпереход представляет собой прогнившую сторожку. Сидящий в ней пограничник тоже обливается потом, мечтает снять с себя военную форму и, кажется, готов расстрелять всех, кто появляется перед его окошком. Но вот итальянец — тот самый, что так проворно знакомился с украинкой, — пересчитывает причитающиеся с него деньги: «Потси, пири, тату, ини…» [387] Один, два, три, четыре… ( шона ) И зверское лицо пограничника расплывается в неожиданной улыбке: «Ты говоришь на шона!» Итальянец тоже улыбается, протягивает пачку купюр. Все сборы от «Казы» идут на программы, связанные с охраной слонов, в этом суть соглашения между пятью странами. Однако я подозреваю, что в пачке, протянутой итальянцем, есть кое-что не только для слонов, но и для работника пограничной службы. Тот, все еще продолжая улыбаться, мигом оформляет визу, после чего его лицо вновь принимает зверское выражение и он объявляет обеденный перерыв.

Нехватка визовых наклеек отражает общую ситуацию в стране, куда мы наконец попали (как выяснилось, четыре часа — это не предел). После благополучной и прогрессивной Ботсваны Зимбабве кажется воплощением всех стереотипов африканской разрухи. Здесь, в стране, которую когда-то называли житницей Африки, не хватает всего, что ни назови. Начиная с продуктов и заканчивая дензнаками. После нескольких лет гиперинфляции, когда в ходу были банкноты достоинством в двести миллиардов зимбабвийских долларов (теперь эти вышедшие из оборота деньги втюхивают туристам в качестве сувенира), в 2009 году правительство Мугабе решило вовсе отменить зимбабвийскую валюту. Страна перешла на американские доллары, но к тому моменту на режим Мугабе были наложены международные санкции, и Всемирный банк отказался от поставки долларов в Зимбабве. В настоящее время единственный источник долларов — те, кто приезжает из‐за рубежа. Внутри Зимбабве не работает ни один банкомат, и получить деньги из банка тоже практически невозможно. Впрочем, пару лет назад здесь появилась своя виртуальная валюта — не слишком надежное рассчетное средство, но все же. В 2017‐м тридцатилетнее правление Роберта Мугабе наконец закончилось, и на смену девяностотрехлетнему диктатору пришел его бывший вице-президент, Эмерсон Мнангагва по прозвищу Крокодил. Учитывая реноме нового лидера, шансы на чудесные преобразования невелики. Но даже если бы у Мнангагвы были намерения все исправить, сделать это, по-видимому, уже невозможно: основная часть горной промышленности, за счет которой можно было бы попытаться воскресить экономику, теперь принадлежит не Зимбабве, а Китаю и другим державам.

Между тем история страны начинается задолго до Мугабе, как видно из самого топонима: Зимбабве — это «дзимба дза-мабве», то есть «каменные дома», великий каменный город, построенный в области Мосвинго в XI веке (период расцвета империи Мономотапа). Семьсот лет спустя европейские колонизаторы отказывались верить, что древние африканцы, предки нынешних шона, могли создать столь величественные архитектурные сооружения. Выдвигались безумные гипотезы об освоении Южной Африки римлянами, финикийцами, инопланетянами. Но никаких римлян с финикийцами здесь, разумеется, не было, а была цивилизация гокомере, зародившаяся в окрестностях Мосвинго в IV веке нашей эры и просуществовавшая около тысячи лет (потомками гокомере считаются не только современные шона, но и племя лемба, исповедующее, как ни странно, иудаизм). Затем была империя Розви, созданная в XV веке вождями клана Каранга и разрушенная в XIX веке зулусами под предводительством Чаки. Было государство Матабеле, основанное королем-воителем Мзиликази, одним из полководцев Чаки, и достигшее расцвета во время правления его сына Лобенгулы. Именно при Лобенгуле был построен город Булавайо. И именно с этого момента начинается колониальная история. С Лобенгулы, обманутого достойнейшим из мужей Сесилом Родсом и его эмиссаром Чарльзом Хелмом. Столица Матабеле, известная своим великолепным зодчеством, была разрушена, королевская фамилия — уничтожена. Власть перешла в руки англичан, Машона и Матабеле были переименованы в Южную Родезию.