Александр Стесин - Африканская книга

В 30‐е годы Северная Родезия еще раз послужила убежищем для евреев из Европы. Ни Южная Родезия, ни ЮАР, где африканеры объявили себя союзниками Гитлера, не принимали беженцев. Небольшая группа осела в Кении, но, судя по воспоминаниям Стефани Цвейг, там они тоже были на птичьих правах. И только в Северной Родезии еврейская община чувствовала себя как дома: здесь были синагоги, кошерные лавки, еврейские кладбища. При этом надо заметить, что положение евреев не было уникальным. В разные периоды своей истории эта земля привечала итальянцев, индийцев и других иммигрантов. Похоже, коренные жители — бемба, тонга, лози, чева — всегда отличались открытостью к чужестранцам (недаром здесь похоронено сердце Ливингстона). Человечность, именуемая здесь зулусским словом «убунту», вообще свойственна африканцам. С ней сталкиваешься повсюду, но в некоторых местах она особенно ощутима. Одно из таких мест — Гана; другое — Замбия.

В начале пятидесятых Симон Цукас и другие лидеры еврейской общины приняли активное участие в борьбе за гражданские права африканцев, а позже примкнули к освободительному движению. После того как протекторат Северная Родезия получил независимость и был переименован в Замбию, Цукас занял пост министра в правительстве Кеннета Каунды. Обо всем этом можно узнать в Ливингстонском еврейском музее. Мы попали туда за десять минут до закрытия, но смотрители, двое пожилых африканцев, отнеслись к нам с той же трогательной заботой, с какой король Леваника принимал братьев Суссман. «Вы евреи?» — поинтересовался один из смотрителей. И, получив утвердительный ответ, заключил: «Тогда вам надо все здесь как следует осмотреть. Мы никуда не спешим». После чего в течение часа водил нас по музею, а затем повел в железнодорожный музей, соседствующий с еврейским, и рассказывал о том, как ва-Суссман [396] «ва-» — уважительная приставка к имени. строил железные дороги.

Есть в этом городе и краеведческий музей, названный, как и сам город, в честь того, кто здесь страдал, кто здесь любил и сердце здесь похоронил. Музей Давида Ливингстона. Вопреки моим ожиданиям, о самом путешественнике — его жизни, дружбе с африканцами и так далее — в музее нет ничего. Зато есть много муляжных фигур первобытных пращуров и ископаемых видов животных, много занимательной антропологии, зоологии, ботаники, а также история освободительного движения, жизнеописание Кеннета Каунды, вырезки из старых газет и прочие свидетельства минувшей эпохи… Словом, сборная солянка. Все экспонаты сопровождаются табличками с длинными объяснениями, потрясающими по своей назидательной прямолинейности и напоминающими учебники для начальных классов советской школы. Особенно впечатляет та часть экспозиции, где «наша деревня» противопоставляется «их городу». «Наша деревня, — гласит табличка, — это наш дом. Этот дом открыт для всех. Типичная деревня состоит из нескольких кланов. Каждому клану или семейству принадлежит группа хижин. Несколько деревень составляют вождество. Наша деревня — это наше культурное наследие, существующее испокон веков и потому способное устоять против любых социальных изменений. Это система взаимопомощи, благодаря которой наши предки выживали в самых неблагоприятных обстоятельствах. Для того чтобы выжить, они должны были освоить много ремесел. Они были искусны в плетении корзин и гончарном деле, в резьбе по дереву и работе с металлом. К несчастью, в наши дни кустарные промыслы все больше вытесняются фабричной продукцией. И хотя в нашей деревне всем хорошо живется, многие молодые люди мечтают уехать в город, где, как им кажется, их ждет веселая и богатая жизнь. На самом же деле всех их ожидает горькое разочарование». Далее следует «их город», исчадие капиталистического зла. Вырезанные из картона небоскребы и автомобили, серая вата смога, фигурки гибнущих от голода молодых людей, столь опрометчиво променявших традиции предков на химеру лучшей жизни. На одной из фабрик, где гробит себя деревенская молодежь, виднеется надпись крупными буквами: «Суссман и Ко».

Утром, до музейной программы, мы засвидетельствовали почтение великому водопаду. Все то восторженное, что я читал и слышал об этом чуде света, оказалось правдой: по сравнению с «Моси ва тунья» Ниагара, рядом с которой я жил в продолжение четырех лет, выглядит жалкой струйкой. Собственно, Виктория — это не один, а целая группа водопадов. Мы совершили круг почета, обозревая каждый из водопадов с разных точек, а под конец искупались в бассейне «Купель дьявола» на самом краю водопада. Суть этого каскадерства не столько в самом купании, сколько в фотографиях, которыми можно потом пугать родных. Выглядит жутко, но на самом деле ничего страшного. Впрочем, Бастиану, моему коллеге из Лусакского госпиталя, понадобилось добрых полчаса, чтобы собраться с духом и подплыть к краю.

Потом мы обедали ншимой [397] Замбийское и малавайское название традиционной кукурузной каши. В Зимбабве то же блюдо называется «садза», в ЮАР — «пэп». В Восточной Африке более густой вариант этой каши называется «угали» или «пошо». и похлебкой из замбезийского леща, запивая это напитком «магеу» из забродившего проса (местный вариант бозы), и Бастиан рассказывал про положение дел у них в больнице, про заболеваемость ВИЧ (по некоторым оценкам, в начале 2000-х в Замбии было заражено около 30% населения; в последние годы эта цифра упала до 16%), про перебои в электроснабжении из‐за нехватки воды в водохранилище Кариба ГЭС и про то, что по традиции бемба перед свадьбой невеста должна предстать перед будущей свекровью с голой грудью. Не берусь сказать, как мы набрели на эту тему. Начав с обсуждения совместного медицинского проекта, мы дошли до миграции племени бемба в XVII веке. В процессе мы переключились с «магеу» на пиво «Моси», несколько раз заказывали добавку этого прохладительного напитка, а заодно — добавку рыбной похлебки (после «Купели дьявола» у всех разыгрался зверский аппетит). «Принесите-ка нам еще вашего буйабеса», — просил Бастиан, и хозяйка заведения смотрела на него большими глазами, не понимая, чего от нее хотят. Вспомнилась сцена из мемуара Александры Фуллер, где автор оказывается в глухой деревне в Малави и какой-то рыбак приглашает ее к себе в хижину на обед. Там ее угощают похлебкой, которая предназначалась для семьи рыбака. В семье пятеро детей, и все они, включая умственно отсталого мальчика, следят за тем, как она ест. Очевидно, что они голодны, но обычай запрещает им прикасаться к пище, пока гостья не наестся досыта, и отказаться от еды она тоже не может: это было бы оскорблением. К счастью, никаких голодных детей в ресторанчике «Матерето» не было, но от затравленного взгляда хозяйки (она же — повар и официантка) мне стало не по себе. «Все в порядке, — заверил Бастиан. — Мы с ней давние знакомые. Просто она не привыкла к такому количеству иностранцев».