Сергей Балмасов - Русский штык на чужой войне

Голые детишки лазают по кустам, питаются фруктами, орехами, овощами, и в лучшем случае родители подкармливают их маисовой болтушкой…

Однако моему русскому желудку, когда я набросился на экзотические яства, было все же досадно, что тут нет ни картофеля, ни репы, ни моркови, ни свеклы. Не растут! Зато такого кофе, как здесь, хотя он и считается тут самым скверным сортом, никогда в жизни не пил, таких аромата и вкуса не подозревал даже и в природе! А сахар растет в огороде… Сошли мы как-то на берег, зашли в один дом, хозяйка подает чашку кофе.

– Сахар, – спрашиваем, – есть?

– Как же, – говорит, – сейчас!

Вышла из дома, подошла к сахарному тростнику, ткнула в стебель ножом и нацедила в чашку жижи вроде воды. Оказалось слаще рафинада!

Топки своих кораблей мы топили безумно дорогим в Европе красным деревом!.. Правда, оно было не первого сорта, но и к такому за пределами Латинской Америки было не подступиться!

Грузили нам на палубы это дерево полуголые коричневые люди, бравшие за работу всего-то по франку с тысячи поленьев. Каждая канонерка принимала на борт по 18 тысяч поленьев. Таким образом, за 18 франков мы получали топливо на сутки. Грузчик зарабатывал в день полтора франка и был счастлив. Такая жизнь человеку ничего не стоит, но кончится сезон, он съездит в город, да купит на скопленные деньги ботинки или шляпу…

Ослабели первые впечатления, утих первый восторг, и стала заедать смертельная скука. Ничего так не раздражает, как общее безделье и сонливость. Берег все такой же на протяжении двух недель пути, противоположной стороны не видно, река очень широкая. Единственное развлечение – плавучие острова да суета лоцмана, пытающегося избежать с ними столкновения.

И вдруг на пятнадцатый день поднимаюсь как-то утром на палубу и глазам не верю… Что такое? Русский Севастополь! Та же бухта, такой же вид города, те же крачки на воде и берегу, океанские пароходы в порту…

Это – Манаос, главный город провинции, в нем живут 80 тысяч жителей. Чудный город! Великолепные здания, роскошный театр, мощеная черной и белой мозаикой площадь перед ним, а по улицам, рядом с людьми, вышагивают черные птицы, не то индейки, не то небольшие орлы…

Это городские уборщицы – «урубы». По закону их запрещено убивать. Это и понятно, ведь, например, стоит закрыться рынку, как они стаями слетаются на рундуки и в мгновение ока пожирают все отбросы вплоть до газетной бумаги, а затем сторожу только остается слегка пройтись метлой по очищенному птицами месту.

Здесь встретили мы двоих русских, оба одинокие, бывший офицер и чиновник, работающие на бразильцев землемерами. Устанавливают в девственных лесах государственную границу.

Удивительно, как бывший интеллигент с бородой и в пенсне, человек, которому перевалило за 50 лет, приспособился к новым условиям! Они отлично зарабатывают: будучи на всем готовом, получают ежемесячно по две тысячи франков. Встретили они нас в этой глуши как родных.

О своей работе они рассказывают так: «Дикие густые леса начинаются сразу за городом. Уходим в них с отрядом в двадцать человек на несколько месяцев. Бродим по звериным тропинкам как в сибирской тайге. Ходим словно в заколдованном царстве. Кажется, что здесь до тебя никогда не ступала человеческая нога, и вдруг – поляна, детский смех, человеческая речь. Посреди девственных лесов, как чудо в сказке, вырастает чистенький поселок с каменными домами, мощеными улицами, а на карте о нем нет никаких указаний!

Это следы того, что когда-то сюда пробирались католические миссионеры обращать в христианскую веру индейцев. Они заставили их жить по-новому, построили для них школу и церковь.

В одном таком городке нашли мы у иезуита-швейцарца библиотеку, какую я даже в Манаосе не видал. Пробыв у него две недели, сидел и все читал книги…

Вышли мы из этого поселка и снова очутились во тьме непроходимого леса. Двигаемся вперед всегда с опаской, поскольку не раз в пути приходилось нам обнаруживать таинственные знаки: зарубины на деревьях, стволы, падающие на тропинку всего в нескольких шагах от проводника.

Это значит, что дальше идти нельзя. Непокорные племена индейцев, лиц которых еще белый человек никогда не видал, живущие в темной глубине лесов, предлагают тебе повернуть назад. Ослушаешься – ядовитые стрелы из невидимых луков перестреляют весь отряд до последнего человека, ведь индеец без промаха бьет из лука на тысячу шагов, и самого его за деревьями ты никогда не увидишь.

Один отряд из европейцев, прослышав о золоте в глубине лесов, пытался добраться до него, невзирая на предупреждение. Двинувшись за запретную черту, отряд этот попал под дождь из ядовитых стрел и только двое или трое человек из него смогли унести из проклятого леса ноги…

Выходим мы как-то среди такого леса на выжженное место. Почерневшие от огня стволы деревьев, сгоревшая трава. Вдруг вижу – между пнями белеет обгоревшая книжка. Бросился к ней и глазам не верю: Евангелие на русском языке!.. Вот оно, можете посмотреть сами, привез его с собой на память.

Какой русский человек и когда попал в эту глушь? Что с ним стало? Сгорел ли он в лесном пожаре? Погиб от голода, лишений, диких зверей? Пал от ядовитой стрелы?

Мы искали на этом месте среди сгоревшей травы человеческие кости. Хотел я похоронить земляка, крест на могиле поставить, но ничего не нашли… Так тайна русского одинокого путешественника и осталась неразгаданной в девственном лесу, который даже авиаторы не решаются пересекать и делают специально круг в две тысячи километров, облетая его и совершая сюда рейсы из Боготы.

Прибыл главнокомандующий колумбийскими войсками. Этот весьма симпатичный и любезный «генерал» занимал в Европе дипломатический пост и, кажется, никогда в жизни не держал в руках винтовки. Начались военные занятия…

Часть наших кораблей тронулась дальше, вверх по Амазонке, к стыку перуанской и колумбийской границы. Для нас, инструкторов, началась подлинная мука. Тут боевые действия на носу, а наши «воины» всякую работу, любые упражнения откладывают «на завтра»: «Авось не так жарко будет!» Смеются, беспечные и добродушные: «Ничего, коммандан, успеем научиться!»

Между тем подъемные механизмы у пушек не действуют. Взглянул я и ужаснулся. На частях, которые должны ходить свободно, которые должны блестеть как зеркало, огромный слой ржавчины. Соскреб я его ножом и отнес главнокомандующему. Генерал улыбнулся и говорит:

– Верно, оружие не чистили с тех пор, как его приняли на таможне!

– Когда же это было?

– В 1928 году!

Почистили пушки с охотой и через неделю вздохнули, жалуясь, что жарко работать. Один только их «генерал от артиллерии» проявил некоторый интерес к делу. Отвел он меня как-то в сторону и сконфуженно говорит: «Коммондан, не можете ли Вы объяснить, как работает 75-мм пушка? Я, видите ли, хорошо знаю только 47-мм орудие, а эти пушки для меня – вещь новая…»