Сергей Балмасов - Русский штык на чужой войне

Соответственно, жизнь белоэмигрантов в Парагвае заметно осложняла неразвитость парагвайской инфраструктуры. Так, столичный транспорт, не говоря о региональном, фактически находился в зачаточном состоянии.

Например, тогда в стране была единственная железная дорога. В качестве паровоза приспособили «кукушку», топливом для которой служили дрова, из-за использования которых на пассажиров летело много искр, нередко прожигавших одежду.

При этом железнодорожное расписание существовало лишь формально, поскольку во время следования поезда могли происходить внеплановые задержки из-за стада вышедших на рельсы коров или поваленного дерева. Нередко для устранения таких препятствий привлекали пассажиров, в интересах которых было скорее добраться к пункту назначения.

Легковых же машин на всю страну в начале 1920-х гг. насчитывалось лишь пять, из которых две обслуживали нужды президента и военного министра, а остальные выполняли услуги такси. Правда, на улицах Асунсьона уже появились трамваи и существовало электрическое освещение [897].

Удивляло белоэмигрантов и то, что, хотя столица была «закована в камень» с мощенными камнем улицами, но сам город утопал в садах. Впрочем, очень высоких зданий здесь почти не было. Самыми крупными сооружениями в середине 1920-х гг. были дворец, кабильдо (парламент) и трибунал высотой в четыре-шесть этажей. По свидетельствам очевидцев, даже в 1960-е гг. двенадцатиэтажные конструкции в Асунсьоне можно было пересчитать по пальцам одной руки.

При этом белоэмигрантов поражала и сама парагвайская «архитектура» в целом. Например, тот факт, что каменные дома здесь существовало только в крупных городах, а деревянные жилища парагвайцы не строили, поскольку их быстро съедали термиты и жучки-древоточцы [898]. Поэтому жилища среднестатистического парагвайца представляли собой шалаши и дешевые палатки.

Как бы там ни было, но уже тогда в столице имелись академии и университет, причем, по свидетельствам наших соотечественников, все министры и президент заканчивали их со степенями «доктор права».

Те же, кто хотел покинуть Парагвай в поисках более подходящей жизни, нередко были вынуждены остаться здесь на неопределенное время, поскольку, как оказалось, добраться до этой страны было гораздо дешевле и проще, чем из нее выбраться. Например, доплыть от Буэнос-Айреса до Иокогамы было дешевле, чем от парагвайской столицы до аргентинской [899], хотя в первом случае расстояние было в десятки раз больше.

Многие из «бывалых» отговаривали от переселения в эту страну и по другой причине: оказавшись в «парагвайской глуши», значительная часть переселенцев фактически ставили на развитии своей личности крест, и, несмотря на дешевизну жизни и доброжелательность парагвайцев, некоторые так до конца и не смогли адаптироваться к местной жизни [900].

Соответственно, постепенно интерес белоэмигрантов (особенно из европейских стран) к переселению в Парагвай резко снизился.

Также русские миграционные потоки в эту страну заметно уменьшились и в результате политики местных властей. Так, желая «окультурить» неразвитую часть Парагвая, его власти старались направить белоэмигрантов в малонаселенные районы, тогда как они (за исключением крестьян) обычно стремились в Асунсьон, являвшийся центром местной «цивилизации».

Одним из таких мест «колонизации» были окрестности «пограничного» города Энкарнасион, на север от которого тогда находился неразвитый дикий район Чако Бореаль. Климат, условия проживания здесь с трудом переносили даже привычные ко всему русские эмигранты.

Например, даже прочные дома в сезон дождей здесь заливало водой так, что внутри их невозможно было ходить, а крыс внутри бывало столько, что нередко они целыми клубками падали на головы офицерским женам [901].

Вскоре наши соотечественники поняли, что главное и самое доходное занятие энкарнасионцев – контрабанда. И многие из них вместо «окультуривания» Чако также занялись этим противозаконным промыслом, поскольку заработать на жизнь легально здесь было очень тяжело.

Например, прокормиться единственным альтернативным способом – земледелием – было почти невозможно физически. Хотя в Парагвае все росло и вызревало очень хорошо (обычно за год в этой стране получали четыре урожая), собрать выращенные с огромным трудом овощи и фрукты было большой проблемой. Так, за четыре года наблюдений в районе Энкарнасиона удалось сохранить лишь один полноценный урожай.

Главной проблемой стали саранча, бродячие муравьи и прочие «неведомые паразиты», уничтожавшие не только плоды, но и сами растения. Особой напастью стали нашествия муравьев-стригунов, которые всего за одну ночь оставляли без листьев целый апельсиновый сад.

И надо было видеть удивление и ужас вчерашних офицеров, ставших фермерами, когда они видели муравьиное нашествие. Такая реакция была вполне понятна: огромная шевелящаяся река, порой достигавшая в ширину нескольких, а в длину сотен метров, накрывала плантации, уничтожая на своем пути все съедобное.

При этом муравьи-стригуны отличались удивительной организацией с четким разделением труда, больше напоминающей взаимодействие людей – пока одни срезали листья, другие свертывали их поудобнее, а прочие утаскивали их.

Были нашествия и других, более мелких муравьев, которые устремлялись в дома в поисках съестного и все уничтожали. Однако местные жители с радостью ждали их, поскольку они очищали жилище от разных паразитов – от пауков до тараканов.

Впрочем, иногда их жертвами становились и люди, хотя от их нашествия мог погибнуть лишь пьяный, поскольку парагвайцы предупреждали о таких нападениях [902].

С муравьями у русских изгнанников происходили курьезные случаи. Они знали, что из-за этих насекомых пребывание в лесу было небезопасным, поскольку встретиться там с этими кочующими насекомыми было обычным делом.

Например, однажды, отправившись на рыбалку и решив развести костер, наши соотечественники пошли в чащу за дровами. Были уже глубокие сумерки, когда они подобрали поваленное дерево. Возможности осмотреть его не было и рыбаки, пока совсем не стемнело, понесли добычу к огню.

В это время выяснилось, что это дерево выбрали для проживания муравьи, очистившие его от гнилой сердцевины и использовавшие в качестве муравейника. Почуяв неладное, миллионы муравьев набросились на оторопевших русских и начали их нещадно жалить.

Бывший очевидцем этого Каратеев описывает, что дело было на берегу реки, но ни близость воды, ни огонь не могли остановить насекомых. Интересно, что каким-то образом о «столкновении» стало известно другим муравьиным сородичам: из леса к ним постоянно прибывали подкрепления, и людям приходилось несколько раз отходить на новое место, в буквальном смысле слова спасаясь бегством от растерзания.