Сергей Балмасов - Русский штык на чужой войне

Но при этом тех же менонитов, особенно успешных в сельскохозяйственном занятии, как и некоторых других «сектантов», за их отказ от воинской службы в массе своей патриотичные и воинственные парагвайцы не любили [930].

Впрочем, они заслуживают особого упоминания, ведь многие из них прибыли сюда гораздо раньше белоэмигрантов. Менониты являлись представителями протестантской секты, во время правления Екатерины II уехавшими из-за религиозных и иных преследований из Германии в Россию.

Однако и там менониты не нашли покоя. На новой Родине за них взялись власти, недовольные их отказом от военной службы, а также православная церковь, стремившаяся оградить себя от конкуренции по влиянию на человеческие души.

Из-за новых преследований обрусевшие немцы и их русские последователи вынуждены были искать себе другой дом, который они обрели в Южной Америке, в том числе в Парагвае.

К середине 1920-х гг. их община в последнем насчитывала не менее двух тысяч человек, большинство из которых проживало в отдаленных районах страны (даже в практически неисследованном Чако Бореаль).

И хотя никто на новой Родине их не преследовал и не подвергал гонениям, за короткий срок этим изгнанникам пришлось схоронить в гостеприимную парагвайскую землю немало своих собратьев. Несмотря на то, что в этой стране эпидемий почти не было, поначалу новый для себя климат менониты переносили с трудом и в массе своей надолго заболевали. Так, многие из них перенесли тиф, который за короткий срок унес жизни 200 человек [931].

Что же касается остальных русскоязычных крестьян, то их успехи в Парагвае были гораздо скромнее. Разбившись по маленьким фракциям и группам, белоэмигранты зачастую оказывались неспособны самостоятельно вести хозяйство, несмотря на дармовую землю и всевозможные льготы, предоставленные им парагвайским правительством.

Чтобы ее обработать и собрать урожай, нужно было работать большим коллективом. В отличие от казаков, старообрядцев и представителей некоторых сектантских групп белоэмигранты этим качеством, увы, похвастаться явно не могли.

И поскольку они в основной своей массе не оседали на земле, впоследствии правительство Парагвая стало ограничивать въезд наших соотечественников и сокращать им помощь [932].

Для молодых и холостых мужчин переезд в данную страну был привлекателен еще по одной немаловажной причине: русские переселенцы отмечали, что «в Парагвае очень мало мужчин и много женщин. Положительно какое-то бабье царство! Женщины торгуют, работают на земле, занимаются кустарным производством сигар, а в Энкарнасионе – контрабандой. Все хозяйство держится на женщине, мужчина же – прирожденный бездельник и он может целыми днями лежать в гамаке и тренькать на гитаре. Единственно, на что он способен, – это воевать. Женщины совсем ошалели от брачного голода» [933]. Неудивительно, что мужчины быстро «портились» от избыточного женского внимания, жили за счет женщины и, по свидетельству наших соотечественников, «в 20 лет уже никуда не годятся, браков почти не существует» [934].

Согласно другим свидетельствам, когда парагвайке исполнялось 16 лет, она уходила из родительского дома, чтобы собственноручно выстроить свой собственный. Жилище это было примитивное, обычно состоявшее из импровизированного гамака и навеса. Чем не рай в шалаше? Сюда она и приводила мужчин, чтобы производить на свет патриотов страны» [935].

И это отнюдь не громкие слова. Понимая, что если Парагвай не решит свою главную на тот момент проблему – демографическую, – то в скором времени он может утратить суверенитет, его власти провозгласили государственную политику, активно пропагандирующую деторождение среди девушек, начиная с 16 лет [936].

Не случайно, что тогда для этой страны считалось обычным делом из-за нехватки мужчин рожать внебрачных детей. То, что они были по факту «незаконнорожденными», на них никак не отражалось. Все парагвайские дети, рожденные в семье или вне ее, считались одинаковыми в правах и обязанностях. Так, племянница И.Т. Беляева Спиридонова описала свой разговор с одной парагвайкой, когда она в 1926 г. приехала в Асунсьон:

– Вы замужем?

– Нет, сеньора, но у меня 12 человек детей.

– Как?

– Я их всех воспитала и все они – патриоты, готовые драться за Парагвай» [937].

Может показаться невероятным, но для парагвайки того времени считалось позором, если она родила меньше 10 детей. Естественно, что в условиях тропического климата, когда требуется минимум одежды, а еда, кажется, свешивается чуть ли не с любого дерева, растить «патриотов» гораздо проще, чем, например, в России. Если в Парагвае ребенок мог расти почти голым, а еды кругом было сколько угодно, на одну только зимнюю одежду и обувь в нашей стране приходилось затрачивать колоссальные средства. Но все же нельзя не удивляться массовому героизму парагвайских женщин.

При этом белоэмигранты относились к ним с уважением: «Парагвайка – исключительная мать. Надо видеть, с какой заботливостью она выхаживает своих 6, 10 и больше детей, не зная даже, от какого отца они у нее происходят! Здесь совершенно неизвестны случаи детоубийства и аборты» [938].

При этом, по свидетельству наших соотечественников, военное министерство Парагвая смогло использовать «мужской голод» в своих целях. Так, по причине отсутствия мужчин и их высокой ценности, у него не существовало проблемы с кормежкой солдат. Оно экономило немалые средства, поскольку их отовсюду и наперебой зазывали «на чашечку матэ» местные красавицы [939]. Платой за любовные утехи служил скромный ужин.

И это неудивительно, учитывая, что тогда в лучшем случае на троих мужчин приходилось семь женщин, а в среднем по стране на одного мужчину было не менее четырех представительниц прекрасного пола.

Такая диспропорция была следствием Великой войны 1864–1870 гг. против Аргентины, Бразилии и Уругвая. После ее окончания из ее миллионного населения в живых осталось 225 тысяч человек. Представителей мужского пола насчитывалось лишь 28 тысяч человек, 99 процентов которых были детьми, калеками или стариками.

К середине ХХ в., когда началась война с Боливией, демографическая проблема стояла по-прежнему остро и Парагвай мог выставить на фронт крайне ограниченное количество штыков.

Примечательно, что после окончания Чакской войны 1932–1935 гг. соотношение мужчин и женщин снова изменилось, и в среднем на одного мужчину теперь приходилось пять женщин.

Стоило ли удивляться тому, что девушки здесь были легкодоступны? Побывавший в 1887 г. в этой стране русский путешественник Гоинн подтвердил, что «объятия всех парагвайских красавиц были для меня открыты» [940].