Андреас Шлипер - Трактат Сатаны. История Дьявола, рассказанная им самим

На этом можно спекулировать сколько угодно, но это так и останется спекуляцией, поскольку почти из любой комбинации фактов можно вывести любую вполне убедительную теорию. Во всяком случае, движение происходит в чрезвычайно проблематичной плоскости. Как можно судить о мистериях и других тайных учениях, если сущность их раскрывается только тем, кто соответствующим образом готовится к ним и проходит посвящение? Для этого, очевидно, надо подвергнуться испытаниям и пройти определенные ритуалы, что для меня, учитывая недостаток времени, вряд ли возможно. Меньше всего я испытывал желание в грядущие месяцы и годы вертеться в экстазе вокруг своей оси или провести это время стоя на столпе или в яме со священными змеями, дожидаясь, когда на меня, наконец, снизойдет озарение, а ведь может статься, что и не снизойдет.

Мне же в тот послеполуденный час после недолгого изучения этой темы открылся тот непреложный факт, что не позднее того момента, как прогресс в агрокультуре обеспечил возможность разделения труда, а тем самым и развития цивилизации, возникло еще более резкое разделение между религией элиты и религией масс, более того, это можно было бы считать собственно приметой или отличительным признаком цивилизации. В чем бы не расходились Плутарх и Ориген, а также непременный Августин, в одном они были едины: должны существовать две явственно отличающиеся одна от другой формы теологии, одна для необразованных масс, другая — для интеллектуальной и господствующей элиты. Поэтому во всех текстах скрывались, по меньшей мере, два уровня — дословный текст, можно даже сказать, беллетристика, и скрытый, но столь же истинный, который сам по себе открывался не каждому.

Тезис Лютера о том, что путем простого чтения священных текстов можно обрести путь к Богу, был на самом деле чистой ересью. И не в последнюю очередь по той причине, что он, в конце концов, делал лишней целую социальную касту священнослужителей и ученых мужей-богословов, которые издавна безапелляционно утверждали о самих себе, что только они достойны и способны общаться с трансцендентными и метафизическими силами. Как хорошо, подумал я, что они вовремя догадались искать поле для своей деятельности в других сферах жизни — в науке, политике или экономике, — где они и дальше могут с пользой применять свои способности к трансцендентному общению. Ну да, можно понять, что каждый в конкурентной борьбе за экономическое выживание ищет подходящую нишу, чтобы предлагать товары или услуги, годные к обмену, ведь, в конце концов, каждому нужно на что-то жить.

В общем, куда ни глянь, повсюду существуют сферы религии, которые имплицитно доступны не каждому верующему, каким бы благочестивым он не был. С другой стороны, истинно благочестивым является тот, кто не задает множества вопросов, который хочет знать только то, во что он должен верить — credo, ut intellegam (лат. — верую, чтобы понимать; принцип Августина, повторенный Ансельмом Кентерберийским. — Прим. пер. ). Потому эти сферы покрыты тайной и должны оставаться таковыми, по крайней мере, для широких масс, потому-то и создается для посвященных особый язык, а в большинстве случаев — и собственный шрифт, который сначала необходимо выучить. Для меня, в частности, это было невозможно по причине ограниченности во времени, посему в своих поисках я остался до поры до времени отлученным от многих тайн. Но мне и не нужно было разгадывать все тайны, на след которых я нападал чаще всего случайно, ведь я искал одну, вполне определенную тайну. При этом я остерегался отвлекаться на другие тайны, какими бы интригующими они не оказывались. Например, было очень соблазнительно более интенсивно заняться солнечным культом Эхнатона, чье имя было позднее из чистой мести изъято со всех колонн и из всех надписей, так что потребовались бы значительные усилия, чтобы обнаружить их и проникнуть в их тайны, хотя все равно тайн оставалось еще великое множество. Но я поставил перед собой задачу, которая не позволяла никаких отклонений.

Правда, я обнаружил в Интернете, в глубоко запрятанном уголке, где предлагались некие полузабытые и большей частью пользующиеся дурной славой книги в их полном текстовом изложении, работу неизвестного мне досель немецкого социолога, который, очевидно в начале 1950‑х гг. интенсивно занимался той самой диалектикой взаимоотношений элиты и широких масс и опубликовал несколько книг на эту тему, которые теперь, неизвестно по каким причинам, обрели новую жизнь в Интернете. Вообще, были времена, когда об этом много и часто писали, однако эти времена прошли, и сегодня в демократическом обществе не пристало уже проводить такие различия, ибо кто же согласится причислить себя к массам, даже если он не имеет с элитой ничего общего?

Сегодня мы живем в век индивидуализма, где каждый требует для себя прав на все и считает себя свободным и независимым, даже если он ежедневно обременяет собой общество. Но это уже совсем другая тема. Во всяком случае, тот самый социолог рассматривал социальную дифференциацию между элитой и массой под необычным углом зрения, в центре его изучения было восприятие. Элита и масса, так писал социолог, отличаются друг от друга различным способом восприятия окружающего мира. Для массы мир устроен просто и ясно, в то время как элита тот же самый мир считает комплексным и сложным. Однако вряд ли можно было бы определить одним единственным, да еще и объективным способом, является ли в действительности мир простым или комплексным. Ибо то, что дух человеческий мог бы знать о мире, всегда проходит через фильтр сенсорных восприятий и подвергается переработке в определенных участках мозга, прежде всего в лимбовой системе. Тем самым вообще нельзя ставить вопрос об истине, ибо она у Бога, скорее всего, в математике, но уж точно не у человека, на что указал Карл Ясперс (1883–1969, немецкий философ-экзистенциалист и психиатр. По его мнению, наше время вынуждено довольствоваться фрагментарными прозрениями, ибо оно не обладает духовной мощью, позволяющей создавать стройные системы. — Прим. пер. ), но, скорее всего, по какому-то другому случаю.

Вряд ли поможет в дальнейшем, так по крайней мере выразился социолог, если мы вместо истины введем в дискуссию понятие «польза», принимая за истинное только то, что оказывается полезным, и задаваясь больше вопросом не о том, истинно или нет познание или высказывание, а, скорее, о том, насколько это проявит себя в определенной констелляции подходящим для собственного блага. Конечно, здесь наш социолог не обошелся без ссылки на Фрэнсиса Бэкона, который еще несколько столетий тому назад определял verum (лат. — истина — Прим, пер.) на основании utile (лат. — польза. — Прим. пер. ), кроме того, Бентам (Иеремия Бентадт, 1748–1832, английский философ и юрист, родоначальник утилитаризма, утверждал руководящим принципом поведения принцип полезности. — Прим. пер. ) тоже позволил себя цитировать, не высказав никаких возражений, благо к тому моменту он уже давно скончался.