Артем Латышев - Система проверки военнослужащих Красной Армии, вернувшихся из плена и окружения. 1941–1945 гг.

Граничащее с репрессиями политическое недоверие советское государство выражало к пленным Первой мировой и гражданской войны. Однако в 1920–1930-е гг. теме плена не придавалось большого идеологического значения, а бывшие пленные не были первоначальной целью репрессивных кампаний. Ситуация изменилась со вступлением СССР во Вторую мировую войну, когда о невозможности пленения заговорила пропаганда, а вернувшиеся из финского плена подверглись почти поголовной отправке в ГУЛАГ.

В годы Великой Отечественной войны советское руководство на международной арене отрицало наличие пленных красноармейцев, либо заявляло, что их мало и большинство из них предатели. При этом во внутренней пропаганде существовали и конкурировали между собой две линии: первая утверждала, что воины Красной Армии не попадают в плен по моральным соображениям даже если альтернативой ему является смерть, а вторая — что немцы жестоко нарушают нормы международного права и обычаи войны в отношении советских военнопленных.

В августе 1941 г. в пропаганде предпринимается попытка создать шаблон рассказа о пленении, побеге из плена и мести противнику за пережитые страдания, что должно было способствовать нормализации отношения к бывшим пленным в действующей армии. В этом качестве пленные перестают упоминаться в СМИ после сентября 1942 г. Материалы о самоубийствах с целью избежать плена в меньшем объеме, но продолжали тиражироваться до конца войны. Материалы об ужасах немецкого плена также продолжали появляться, хотя место главных жертв заняло гражданское население.

Противоречия в пропаганде способствовали отсутствию в обществе единства в вопросе об отношении к плену и пленным. Взгляд на проблему зависел от персональных убеждений, а восприятие конкретного бывшего пленного, как правило, определялось прочностью личных связей. Пропаганда в годы войны не создала ни цельного образа пленного-предателя, которого спрашивали бы «почему не наказали?», ни пленного-жертвы, у которого интересовались бы «как сумел выжить?». Стереотипы работали только для незнакомых людей и с расширением социальных взаимодействий прекращали определять климат общения. Живучести им добавляли отношения подчиненности в сочетании с желанием «перестраховаться».

Родственники, боевые товарищи или рабочие коллективы редко отворачивались от «бывших военнослужащих», даже в случае их попадания на фильтрацию в спецлагеря НКВД. Напротив, администрация предприятий и военное начальство, лишенное прямых личных связей с пленными, чаще руководствовались стереотипами.

Рассмотрение политработы с вернувшимися из плена в спецлагерях НКВД не позволяет говорить о ее специфичном идейном наполнении. Деятельность политических отделов ПФЛ хронологически может быть разделена на два этапа. Первый охватывает период с 1942 до весны 1943 г., когда главной целью политработы было доказать военнослужащим необходимость проверки в лагере. В связи с этим ставились задачи поддержания здорового морального состояния проверяемых, регламентации отношений между ними и персоналом лагерей. По форме деятельность политотделов слабо отличалась от политработы в воинских частях. Результаты идеологического воздействия на этом этапе противоречивы: людей стремились ободрить, но не настолько, чтобы они сомневались в целесообразности их содержания в лагере. Проверяемых информировали о текущих событиях и идеологическом курсе, обходя тему плена и окружения. Им объясняли необходимость ограничения свободы, стремясь не вызвать чувство обреченности.

Второй этап работы политотделов в ПФЛ начинается весной 1943 г. Главной целью идеологического воздействий стало обоснование не только длительного пребывания в лагере, но и трудового использования «спецконтингента». В связи с этим меняется содержание пропаганды: проверяемым начинает внушаться чувство вины, искупить которую можно только через труд. Методы политработы также приобретают «производственный» характер.

В итоге рассмотрение идеологической работы в 1942–1945 гг. не позволяет говорить о выражении политического недоверия к попавшим в спецлагеря. Отсутствие указаний центра о ведении агитации позволяет предположить, что она в значительной степени была отдана на откуп политотделам отдельных лагерей. Характер идеологического воздействия изначально определялся задачами режима, проверки и трудового использования. Однако особый, неопределенный статус проверяемых и нехватка ресурсов привели к тому, что политработа стала самостоятельным фактором жизни ПФЛ. Без идеологического воздействия были невозможны ни поддержание дисциплины на первом этапе, ни рост производственных показателей на втором.

Контрразведывательные практики определялись практиками идеологическими. Четких критериев «подозрительности» не существовало, конкретный чекист принимал отдельное решение по каждому «бывшему военнослужащему», руководствуясь своими собственными представлениями о ситуации. В условиях проверки больших масс контингентов чаще пользовались интуицией, чем специальными методами.

Сложно говорить о цельном чекистском восприятии проблемы плена и отношении к пленным. Один следователь не верил подследственному, другой быстро и успешно завершал формальные процедуры, один фронтовой контрразведчик заводил дела на всех бывших в плену — другой предпочитал не замечать этот факт их биографии. На всех уровнях системы проверки в рассматриваемый период ощущался кадровый голод и значительный приток новых людей привел к размытию чекистской корпорации. По отношению к методам работы, окружающим, подследственным и сослуживцам можно выделить несколько типов чекистов. Отличия между ними вызваны в конечном итоге разной степенью принятия коллективных норм и ценностей.

Представляется, что проверка бывших пленных и «окруженцев» особорганами в боевых частях приводила к большему, чем на СПП или в ПФЛ, числу необоснованных и незаконных арестов в силу тяжелых условий работы на фронте. В конце концов, для чекистов армий и дивизий бывшие военнопленные были лишь одним из участков работы: нужно было постоянно выявлять и следить за «бывшими белогвардейцами», «террористически настроенными», судившихся за «антисоветскую деятельность», выходцами из «чуждой соц. среды» и другими группами.

Статистика по ПФЛ, работу которых принято связывать с репрессивной политикой, показывает, что попавшие в них временно теряли свободу передвижения, подвергались дискриминации и внушению чувства вины, но имели гораздо меньше, чем при проверке на фронте, шансов быть арестованными и осужденными за измену родине или сдачу в плен. Однако связано это было не с гуманностью лагерной контрразведки или ее повышенным вниманием к законности, а с приоритетом в деятельности ПФЛ трудового использования проверяемых, оказывавшего серьезное влияние на ход и результаты проверки.