Александр Козловский - Вокруг только лед

Представьте себе серию трещин, рассекающих шельфовый ледник по всей его четырехсотметровой толще, примерно в 80-100 км от его края. Самая большая из этих трещин достигает 100-120 км в длину, ширина в средней части от 3 до 8 км, высота стенок 50-70 м. Дно этого провала заполнено хаотическим нагромождением ледяных глыб, между которыми просматриваются небольшие озера, видимо, заполненные и пресной и морской водой. Южнее самого большого разлома есть еще несколько идентичных, но меньших по размеру трещин, достигающих в длину 10-15 км, а в ширину «всего» 500-1000 м. Эта серия разломов рассекает всю тыловую часть ледника Фильхнера и лишь в зонах, примыкающих к его западным и восточным краям, переходит в ледоломы, образующие густую сеть мелких, «обычных», трещин, часть из которых перекрыта снежными мостами. Эти провалы приурочены к гигантскому уступу коренных пород, располагающемуся под шельфовым ледником, который, перетекая через этот уступ и имея северное направление движения, приобретает с выходом в океан еще и западную составляющую в своем движении.

Вначале разломы просматриваются далекой темной полосой, перечеркивающей ледник от края до края. По мере приближения эта полоса распадается на отдельные трещины, в которых начинают просматриваться снежные мосты, обломки льда на их дне. Внимание сразу же приковывает самая большая трещина. Вот вертолет над ней. И хоть дно ее – нагромождение ледяных глыб между двумя отвесными стенками, ты чувствуешь – она бездонна, уходит куда-то в чрево Земли и рев вертолета над ней не может нарушить ее тишины, ее молчания, шороха снежных шлейфов, сметаемых с края обрыва студеным ветром.

Я никогда не видел Большой каньон Колорадо, разве только на фотографиях, но мне кажется, что разломы Гранд-Касмс очень похожи на него, хотя природа их совершенно различна.

Незабываемость зрелища разломов Гранд-Касмс, мне кажется, определяется какой-то алогичностью сочетания монотонности ледяного плато и внезапно возникающего ущелья. Ровная ледяная пустыня сколько хватает взор. Ты убаюкан однообразием и спокойствием ландшафта. И вдруг – зияющая бездной дыра, порожденная битвой каких-то гигантских и невидимых сил природы, по сравнению с которыми ты – песчинка, жалкий созерцатель.

Наблюдаешь это несколько минут. Вот разломы ушли к горизонту, растворились в дымке… И снова – ровное ледяное плато, однообразное, убаюкивающее, и дремлет в салоне вертолета Человек – Царь Природы. Через некоторое время он снова будет, ошеломленный, взирать на зубья нескольких скал, пронзивших многие сотни метров льда и устремивших к далекому холодному небу свои рваные гребни.

Вообще ледник Фильхнера чрезвычайно богат разломами, даже в своей краевой части, омываемой океаном. Бухты необычной клиновидной формы уходят в глубь ледника на многие километры. Иногда создается впечатление, что кто-то гигантским топором кромсал его край, будто пробуя на прочность, а потом бросил это бесполезное и пустое занятие. Самая большая клиновидная трещина находится в юго-восточном углу залива Гулд; постепенно сужаясь, она тянется на несколько десятков километров и почти смыкается с разломами Гранд-Касмс. Бухты-клинья поменьше расчленяют ледник и в районе аргентинской станции Хенераль-Бельграно и у самой Дружной.

Как-то, во время очередного облета района после ледовой разведки к середине моря Уэдделла, возникла необходимость проверить работу радиоаппаратуры на большой высоте, и экипаж поднял вертолет к отметке двух с половиной километров. Возвращаясь с моря, мы шли прямо на Дружную, зависли над ней, а потом кругами, по спирали, стали вползать наверх. Поскольку я сделал свою работу, мне ничего не оставалось, как любоваться разворачивающейся панорамой. Время, с моей точки зрения, было выбрано удачно. Вечерело. Солнце давно прошло свою наивысшую точку, когда поверхность ледника не разглядишь из-за слепящих бликов, а тени почти отсутствуют.

На северной стороне горизонта царствовал закованный в лед Океан. Айсберги на его поверхности, подсвеченные заходящим солнцем, переливались розовым перламутром. Вдоль края ледника змеилась полоса чистой воды, соединяя заливы Гулд и Фазель. Они были свободны ото льда и, накрытые тенью от возвышенности Беркнера и холмов Литлвуд, ограничивали ледник с запада и востока. Ледник простирался на юг сколько мог охватить взгляд и упирался в уступ материкового льда, полого поднимающегося к горизонту. Этот уступ, четко маркированный темно-синей тенью, разрывался в нескольких местах горными массивами. Более отчетливо были видны горы Терон, похожие на гигантские окатанные валуны, вмороженные в лед. Крутолобая гора Фаравей, венчающая их восточную окраину и удаленная от Дружной на 300 км, была, очевидно, приподнята рефракцией и казалась много выше своих 1177 м. Расположенный еще дальше на юг хребет Шеклтона представлялся россыпью плосковерхих вершин, контуры которых были еще хорошо различимы. Два ледниковых потока обтекали эти горы застывшими ледяными реками, переходящими в спокойную гладь пространств шельфового льда. Эта гладь простиралась от Дружной далеко на юг до самого горизонта и терялась в голубоватой дымке то ли облачности, то ли угадывающихся отрогов гор Пенсакола.

По мере того, как вертолет по крутой спирали вползал наверх, горизонт раздвигался. Мельчал ледник и домики Дружной под нами, но ширилась во все стороны Антарктида. Казалось, еще виток, еще два, и можно увидеть за океаном Огненную Землю, мыс Доброй Надежды и заглянуть за вершину Земли – Полюс, различить на той стороне материка другие станции, расположенные почти по одному суперконтинентальному створу: Дружная – Полюс – Мак-Мёрдо – Ленинградская.

Со вздохом сожаления мы начали спуск. В столбе крутящегося снежного смерча, поднятого лопастями вертолета, исчезли последние сказочные видения. Осела снежная пыль, будто клочья дыма утрамбовались вместе с добрым джинном в нашу бутылку-ледник. В ста метрах – оранжевые домики, гладь ледника и моря. Десяток кадров на фотопленке, несколько строк в дневнике и сожаление, что, возможно, этого больше никогда не увидишь, а все увиденное не передашь ни словами, ни красками.

Уже при следовании судна во льдах, до того момента как возникает необходимость спуститься на лед, задаешь себе вопрос: «Какова его толщина?» И, с разной степенью точности, определяешь ее на глаз. Когда дело доходит до выхода на лед и организации грузовых работ, поиска трассы для вездеходов, создания временных взлетно-посадочных полос, толщину льда необходимо знать точно. И чем она больше, тем увереннее себя чувствуешь.

Для определения толщины льда существует очень старый, довольно примитивный и, естественно, поэтому надежный инструмент – ледовый бур. Наиболее удачная, с моей точки зрения, конструкция – металлическая штанга длиной около полутора метров, к которой крепится добротная стальная полоска, закрученная по спирали. Конец этой спирали, его форма, угол заточки режущей кромки и угол закрутки сверла зависят от того, с каким льдом имеешь дело: пресным, соленым, теплым, холодным и т. п. Когда все эти элементы сочетаются удачно, бур идет в лед как по маслу. Две-три минуты, и отверстие диаметром 4-5 см в двухметровом льду готово. Вращение буру придается вручную, с помощью редуктора из трех шестеренок, который может закрепляться на штанге на различной высоте. Этот редуктор называется по имени изобретателя машинкой Казанцева. Толщина льда определяется рейкой, опускаемой в отверстие, но когда глаз наметан и ты чувствуешь бур и знаешь каждую отметинку на штанге и сверле как свои пять пальцев, можно с ошибкой два, максимум три сантиметра определить толщину «на глаз».