Александр Козловский - Вокруг только лед

Утром – смена ленты на самописце уровня, контрольный замер уровня по рейке и иди на все четыре стороны. Эд – на скалы Вечерней, я – на припай бухты Спунер. На санках, что тащишь вслед за собой, – буры, рейка, вертушка, метров пятьсот стального троса, пара досок, бухта капронового шнура… Словом, я во всеоружии. Вертушками типа ВМ сейчас, наверное, никто и не работает. Анахронизм. Но прибор надежный. В собранном виде это конструкция длиной более метра. И чтобы она вошла в воды залива и доставила мне радость научного познания, нужно сделать для нее щель в припае по всей длине. Это, как минимум, четыре скважины во льду, которые нужно пройти кольцевым буром наибольшего диаметра – 31 см. Потом обработать пешней края. Потом вручную опустить научный снаряд на тросе в пучину морскую, не уронив его на дно. Потом, сделав наблюдения, все наоборот, за исключением долбежки льда. И все на свежем воздухе. И пейзаж вокруг великолепный. Стоит ездить в Антарктиду, чтобы хоть иногда оказаться одному рядом с зияющими провалами ледопадов, в окружении соревнующихся в живописности айсбергов, с тюленями, распластанными на белоснежном столе припая в двух шагах от тебя, со скалами, что дышат многовековой нехоженностью… В общем все прекрасно, кроме одного – необходимости буравить лед. Но у меня оказалось два помощника. Первого я обнаружил, когда сделал первую скважину, и принялся за вторую. Переводить дух приходилось все чаще, и вот, присев на санки, я услышал странный скребущий звук. Бывает, в ушах звенит от тишины, но это совсем другое. Звук шел откуда-то снизу. Что там может быть подо льдом? Непонятно и поэтому чуть-чуть жутковато. Через лунку вниз заглянуть? Пытаюсь это сделать, но поверхность лунки забита какой-то ледяной кашей или стружкой. Убираю ее – звук прекращается. Вглядываюсь в темень морских вод. Ничего. Вдруг вода в луже ходуном заходила, и там, с нижней поверхности льда, как из круглого зеркала, взглянула на меня чья-то рожа. Или это мое отражение? Смотрим друг на друга в неподвижности. «Нет, – соображаю, – это все же не я». Вдруг то́, снизу, показало мне зубы в какой-то ужасной улыбке и, как скребком, зубами по нижнему краю лунки давай елозить. Стружка наверх всплывает, я ее убираю, а тюлень снизу, знай, мою скважину зубами расширяет. Так мы побурили с полчаса. Смотрю, по припаю, со стороны Вечерней идет Мак-Намара в своей ярко-оранжевой куртке. Познакомил я его с тюленем, посмотрел Эд на наши старания и сам взялся за бур. Втроем совсем быстро работа пошла. Пока он с тюленем бурит, я вертушку собираю. Сделали лунку, осмотрел Эд мой прибор со всех сторон. «Это, – говорит, – что и зачем?» Объяснил. Вместе измерения сделали. Достали вертушку из пучины морской, упаковали в ящик и на сани уложили. «Давай, – говорит Эд, – я два снимка на память сделаю. Стань рядом с вертушкой. А теперь возьми в руки бур. Это – ты, неандерталец, с дубиной в руках. А вот там, где ты с буром, – на память нашим океанологам отдам. Они со своими бурами, как неандертальцы».

Навигационный период – это тот отрезок времени, когда плавание судов проходит в наиболее благоприятных ледовых условиях. В различных районах Антарктики продолжительность этого периода и его сроки сильно различаются. Естественно, чем севернее участок побережья, тем, чаще всего, и продолжительность этого периода больше и, в общем, ледовые условия легче. Но широта места не может служить безоговорочным критерием легкости ледовых условий и продолжительности навигационного периода. Так, база Мак-Мёрдо на берегу моря Росса и подходы к ней находятся намного южнее 75° широты, но условия для плавания судов здесь гораздо легче, чем, например, в море Лазарева, а это севернее 70°. Начало навигационного периода, как правило, совпадает с началом антарктического лета, а его конец – с осенью. При этом льда в начале лета, конечно, бывает намного больше, чем осенью, – ему еще только предстоит пережить периоды таяния и выноса, и ледовая обстановка улучшается. Осенью наоборот – старый лед уже большей частью растаял либо оказался далеко в океане, но изо дня в день ледовая обстановка ухудшается. Непрерывно образуется молодой лед, который смерзается со старым, и осень – концовка навигационного периода сопровождается ухудшением погоды, усилением ветра, сокращением светлого времени и другими неприятными для мореплавателя обстоятельствами. Выше уже упоминалось, каким непростым бывает выход судов осенью с рейдов Мирного и Молодежной. Проводка судов осложняется тем, что наступает полярная ночь и ИСЗ передают информацию в инфракрасном режиме – это не непосредственное фотоизображение из космоса поверхности Земли, а фотография этой поверхности, сделанная на основе контраста температур между относительно теплыми ее частями (океан, морской лед, облачность) и холодными (сам континент). Снимки в инфракрасном режиме существенно ухудшают возможности расшифровки ледовой обстановки. Использование вертолета для проведения ледовой авиаразведки также ограничено: светлого времени почти нет, да и летная погода в межсезонье у побережья – большая редкость. И, конечно, южнее все эти негативные обстоятельства проявляются раньше.

Станция Русская – это 75° ю. ш. В начале марта здесь уже начинается зима, и судам к этому времени давным-давно пора уходить отсюда. Этот район Антарктиды славится не только ураганными ветрами, он известен еще и тем, что на подходах к станции расположен Тихоокеанский ледяной массив, который не успевает рассосаться за очень короткий летний период. Смерзшиеся с молодым льдом старые льдины превращаются в труднопроходимые для судна ледовые перемычки. Вероятность попасть в дрейф в этих условиях очень велика.

Осенью 1985 г. «Михаил Сомов» подходил к мысу Беркс в начале марта. Срок для захода предельный, но во все предыдущие годы разгрузка у станции проводилась в эти же сроки и выйти в океан всегда удавалось. При таком позднем заходе риск можно уменьшить: проводить разгрузку и смену станции на длинном плече, километров сто – сто пятьдесят, без выхода непосредственно к берегу, где всегда в это время есть обширная полынья от мыса Дарт до мыса Беркс. Выход на нее заманчив, но путь обратно, на север, бывает много тяжелее, чем дорога к станции. У «Михаила Сомова» в трюмах находились громоздкие металлические конструкции и панели домов, перевозить которые вертолетами на длинном плече чрезвычайно сложно и долго. Нужно было подойти как можно ближе. Но дороги не было – сплошные ледяные поля, торосистые перемычки между ними и выхода на прибрежную полынью нет. Все шло к тому, что придется работать и на длинном плече. И вдруг льды будто расступились. Зашевелился массив, появилась водичка у айсбергов, торосы на стыках полей многолетних сморозей стали опадать… Решили рискнуть: пересечь массив старых льдов и выйти к кромке припая у самой станции. Тогда еще сохранялся проход в океан и к востоку от станции, по меридиану мыса Дарт. Положение далеко не безнадежное. Но кошки на душе у гидрологов скребли. Кошки скребли недаром. Три дня стоянки у кромки припая вблизи станции, а летной погоды нет. 12 марта, в связи с резким ухудшением ледовой обстановки и усилением ветра, судно было вынуждено отойти от припая и начать пробиваться на север. В скоплениях молодого льда, напрессованного между обломками старых льдин, «Сомов» вначале шел с трудом, но все-таки продвижение было. 15 марта судно оказалось плотно захваченным льдами, которые вместе с айсбергами смещались на запад, и потеряло возможность активного движения. Дрейф? А к западу от судна обширное мелководье – банка Аристова, с глубинами до 75 м. За это мелководье цепляются все айсберги, приходящие с востока, а к ним прижимает все новые и новые массивы льда, все смерзается и плотно закупоривает судно в этом ледяном месиве. Надежды на выход все меньше.