Марина Цветаева - Марина Цветаева. Письма 1924-1927

Я хочу говорить Вам просто и спокойно, — ведь 8 месяцев, под<���умайте>, день за днем! Всякая лихорадка отпустит. Когда мне плохо, я думаю: Б.П., когда мне хорошо, я думаю Б.П., когда Музыка — Б.П., когда лист слетает на дорогу — Б.П., Вы мой спутник, моя цель и мой оплот, я не выхожу из Вас. Всё, и болевое, и < пропуск одного слова >, с удесятеренной силой отшвыривает меня к Вам на грудь, в грудь, я не могу выйти из Вас, даже когда < оборвано >

О внешней жизни. Я так пыталась любить другого [16] Речь идет о романе с К.Б. Родзевичем. , всей волей люб<���ви>, но тщетно, из другого я рвалась, оглядывалась на Вас, заглядывалась на Вас (как на поезд заглядываются, долженствующий появиться из тумана). Я невиновна в том, что я < оборвано >, я всё делала, чтобы это прошло.

Так было, так есть, так будет.

Я не жду Ваших писем, отпуская Вас тогда, я отпускала Вас на два года, на все эти дни этих двух годов, на все часы. Мне эти годы, часы, дни нужно проспать. Сон работа, сон — < пропуск одного слова >, любовь к др<���угому>. Тревожиться и ждать Вас я начну, хотела сказать 31-го апреля нет, 30-го марта 1925 г. Это — ставка моей жизни, так я это вижу.

Смешно мне , не отвечающей ни за час, загадывать на годы, но вот полугодие уже есть. Так пройдут и ост<���альные> три.

< Другими чернилами; вероятно, предварительный конспект этого письма: >

Не хочу сказать б<���ольше>, чем есть, но: некое чувство обреченности друг на друга, просто: иначе не может быть. Вокруг меня огромные любовные вихри, Вы моя единственная неподвижность (во мне, все то — во вне, это во мне). О внешней жизни не расск<���азываю>, т.е. о жизни моей в днях, — много всего! все настоящее, но из каждых рук рвусь в Вас, оглядываюсь на Вас. Встреча с Вами — весь смысл моей жизни здесь на земле (есть и ин<���ые> см<���ыслы>). Зн<���айте>, что то, что удерживает, заграждает мне Вас, так же велико, громадно, безнадежно — как Ваше. Мы во всем равны здесь < оборвано >

Впервые — Души начинают видеть . С. 68–70. Печ. по тексту первой публикации. В HCT , С. 279 — черновой набросок этого письма (см. письмо За-24).

<���Январь 1924 г.>

(Карандашом, очень сокращенно)

Пастернак, полгода прошло, — нет, уже 8 месяцев! — я не сдвинулась с места, так пройдут и еще полгода, и еще год — если еще помните! Срывалась и отрывалась только для того, очевидно, чтобы больнее и явнее знать, что вне Вас мне ничего не найти и ничего не потерять. Вы, моя безнадежность, являетесь одновременно и всем моим будущим, т.е. надеждой. Наша встреча, как гора, сползает в море, я сначала приняла ее (в себе) за лавину. Нет, это надолго, на годы, увижусь или не увижусь. Во мне глубокий покой. В этой встрече весь смысл моей жизни, думаю иногда и Вашей. Просто: читаю Ваши книги и содрогаюсь от соответствия. Поэтому — ни одна строка, написанная с тех пор, Вас не миновала, я пишу и дышу — в Вас (место — куда дышишь. In Sie). Как это будет в этой жизни не знаю как-нибудь — это случится той силой юры.

Если сон снится всю жизнь — какое нам дело (да и как узнать?) что это — сон? ведь примета сна — преходящесть.

Восемь месяцев, подумайте, день за днем! Всякая лихорадка отпустит. Когда мне плохо, я думаю: Б.П., когда мне хорошо, я думаю: Б.П. (Б.П., мне не бывает «хорошо», — либо плохо, либо блаженно!) когда музыка: — Б.П., когда лист слетает на дорогу — это просто Вы , Вы мой спутник, моя цель и мой оплот, мой оборот на́. Я не выхожу из Вас, хотя и оборачиваюсь. Всё, и болевое, и блаженное с удесятеренной силой отшвыривает меня к Вам на грудь, в грудь, я не могу выйти из Вас даже когда < фраза не окончена >

О внешней жизни. Я так пыталась любить другого, всей волей люби<���ть?> но тщетно, из рук другого я рвалась, оглядывалась на Вас, заглядывалась на Вас — как на поезд заглядываешься долженствующий появиться из тумана и который хочешь-не хочешь — увезет. Я не виновата в том, что < фраза не окончена >. Я всё делала чтобы не < фраза не окончена >

Так было, так есть, так будет.

Я не жду Ваших писем, отпуская Вас тогда я отпускала Вас на два года, на все дни, на каждый день этих двух годов, на каждый час. Мне эти годы, часы, дни просто нужно проспать. Сон работа, сон — природа, сон — любовь к другому. Тревожиться и ждать Вас я начну — хотела сказать 31-го апреля, нет, честно: 30-го марта 1925 г.

Смешно мне, не отвечающей за час, загадывать на годы, но вот — полугодие уже есть. Так пройдут и остальные три.

Впервые — НСТ , С. 279. Печ. по этому изданию.

<���Прага, 15 января 1924 г.>

Мои родной.

Слышу, что Вы больны. Если будете лежать — позовите меня непременно. Решение не видеться не распространяется ни на Вашу болезнь, ни на мою. Вы больной и недосягаемый для меня, это больше, чем я могу вынести. Не бойтесь моей безмерности: побаюкаю, посижу, погляжу.

Живу снами о Вас и стихами к Вам, другой жизни нет. Снитесь мне каждую ночь, это сладкая пытка. Сон под Новый (24 г.) записан. Снился он мне, очевидно, в тот час, когда Вы еще не уходили с острова.

Но не хочу (не должна!) о себе, хочу о Вас и о Вашем здоровье. На днях направлю Вам немного денег. Эти деньги — мои, о них никто не знает, сознание, что я хоть чуточку облегчаю Вашу внешнюю жизнь (которая мне дороже всех внутренних, моей в том числе!) моя единственная радость. Вы ее у меня не отнимите.

Часто, проходя мимо какой-нибудь витрины — соблазн, который тотчас же перебарываю. В вещах, даже самых новых — всегда что-то личное : личность выбора, направленность вещи на Вас. Это бы Вас растравляло, и этого не надо.

Благодарна Вам каждый миг своей жизни. Вся любовь, вся душа, все мысли с Вами. Когда кто-нибудь передает от Вас привет, сердце останавливается.

— Нашелся Чабров! [17] A.A. Чабров — см. письма к нему: Письма. 1905–1923 , С. 408–409 и письмо 6—24 в наст. томе. Нашелся Чабров. — В сентябре 1922 г. Чабров с группой артистов выехал в Берлин, выступал в кабаре «Кикимора». С 1923 г. жил в эмиграции. Завтра же пишу ему, чтобы разложил карты: на Вас и на меня (отдельно, не предупреждая). Гадания пришлю.

16-го января.

Друг, простите мне эту слабость, слишком больно.

Ночью внезапно просыпаюсь: луна во всю комнату, в ушах слова: «Еще третьего дня он говорил мне, что я ему ближе отца и матери, ближе всех». И мое: «Ложь! Неправда! Милее, новее, желаннее, пусть ! Но ближе — нет!»

(Это Б<���улгако>ва [18] Булгакова Мария Сергеевна (в первом браке Родзевич, во втором Сцепуржинская; 1898–1979) — дочь С.Н. Булгакова, близкая знакомая Цветаевой до ее отъезда в СССР (ей адресована одна из последних открыток, посланных Цветаевой в Гавре перед отправлением парохода 12 июня 1939 г.). В июне 1926 г. вышла замуж за Родзевича. От первого брака имела дочь Наталью, от второго — сына Федора. Позднее опубликовала статью «О творчестве Марины Цветаевой» ( Молодая смена . Париж. 1961. № 5. С. 21–24; 1962. № 6. С. 35–38). говорила в моем сне).