Петр Любомиров - Записки пулемётчика

Я знал многих людей, поседевших в боях ветеранов, которые куда увереннее чувствовали себя, отправляясь на фронт впервые. Во второй или в третий раз им было значительно труднее.

Почему?

Тут сказывался, по-видимому, простой арифметический расчет.

Ну, хорошо, в первый раз пронесло. Отделался ранением, всего пустяковой царапиной. Повезло и во второй раз.

А в третий?

Улыбнется ли счастье еще и в третий раз?

К войне не привыкают.

Сколько бы ни ходил человек из боя в бой, из атаки в атаку, каждый раз он переживает все заново, каждый раз чувствует и испытывает все словно впервые.

То — из боя в бой.

А тут — из войны в войну, из одной в другую...

Из одной огненной купели нам, почти без передышки, предстояло окунуться в другую.

Рядом со мной сидел веселый солдат. Он мечтал после высадки повести вверенную ему машину по корейской земле, куда командованием будет приказано.

Фамилия механика-водителя была Малышев. Звали его — Николай.

С тех далеких военных времен дома у меня до сих пор хранится его фотокарточка с дарственной надписью: «На добрую долгую память... Вспоминай морской десант и корейский порт Сейсин...» На фото — молодой, в погонах старшего сержанта танкист — немножко осунувшееся после бессонных ночей лицо, сосредоточенный, проницательный взгляд. На гимнастерке среди многочисленных медалей — два ордена Славы.

Коренному уральскому жителю, родившемуся и работавшему до войны в тех краях, где делались броневые машины, Николаю Малышеву, считай, сам бог велел быть отличным танкистом. Вместе со своими товарищами-десантниками мне довелось проехать на броне его машины сотни километров по труднодоступным горам Северной Кореи, и никогда я не переставал удивляться — цирковому, почти фантастическому искусству, с каким Николай преодолевал горные кручи там, где, казалось, даже оленю трудно не оступиться.

Второй орден Славы Николай Малышев получил уже за участие в нашем десанте, за освобождение Сейсина. Он наверняка заслужил бы и третий, стал полным кавалером, продлись война с Японией чуть дольше.

Старший сержант взял в руки банку из-под свиной тушенки, с содержимым которой он, сидя на палубе, как раз только что успел разделаться, и, широко размахнувшись, запустил ее что есть силы за борт.

Банка, описав в воздухе полусолнце, плюхнулась в море, но не утонула, удержалась на волне. Качнулась раз, другой и так — с волны на волну — не переставая раскланиваться, кивать вздернутой кверху крышкой, быстро стала отдаляться от нашего каравана, уходить все дальше и дальше.

Мы провожали консервную ту банку глазами, пока она не скрылась из виду, не затерялась совсем в бескрайних просторах Великого или Тихого океана, или, нахлебавшись, возможно, пошла на дно?

Японская береговая артиллерия открыла сильнейший заградительный огонь сразу, как только наши корабли появились у входа в Сейсинскую бухту.

Обстрел велся откуда-то сбоку, со стороны смежного с бухтой полуострова. Оттуда, от полуострова, снаряды долетали до нас, глухо урча, провисая от своей тяжести над самыми нашими головами. Иногда они провисали так низко, что, казалось, лица наши опахивало ветерком и железная палуба начинала мелко-мелко дрожать, постанывать от надвигающегося гуда.

Перед самым носом баржи на наших глазах вырос первый столб воды, прямой и высокий, пунцовый в лучах восходящего солнца. Еще через минуту уже вся бухта словно вскипела, вспучилась от разрывающихся снарядов.

Горы воды стремительно возникали из моря, разрастаясь, принимали форму чудовищных фонтанов-смерчей, поднимались высоко над кораблями и на какой-то миг там застывали. А после, оглушительно охнув — звук взрыва запаздывал — грузно и тяжело, как бы нехотя, нерешительно оседали, втягиваясь обратно в породившую их стихию.

Водяные столбы сопровождали нас до того самого момента, пока мы не подошли вплотную к берегу, не ткнулись в него своей баржой, не ступили, наконец, ногами на твердую землю.

Мы ворвались в Сейсин — крупнейший порт и военную крепость японцев в Северной Корее.

Слева от места нашей высадки виднелся разрушенный снарядами пирс. Прямо перед нами лежала узенькая полоска песчаной отмели, за ней портовые постройки.

До нас в Сейсине успел высадиться отряд смельчаков-разведчиков героя боев с гитлеровцами старшего Лейтенанта Виктора Леонова. И первый эшелон десантников — отважный батальон морской пехоты под командованием майора Михаила Бараболько. За проведение этой операции оба командира удостоены звания Героя Советского Союза.

Храбрецы сумели захватить плацдарм и продержаться до нашего подхода.

Мы высадились пятнадцатого утром...

В пятом томе «Истории Великой Отечественной войны» об этой нашей высадке (Сейсинская операция имела важное значение) коротко говорится следующее:

«Утром 15 августа в Сейсине под прикрытием огня корабельной артиллерии были высажены главные силы десанта — 13-я бригада морской пехоты под командованием генерал-майора В. П. Трушина. Десант с ходу вступил в бой с противником. Одновременно с севера на Сейсин наступали войска 25-й армии 1-го Дальневосточного фронта. Совместными усилиями моряков и пехотинцев к 14 часам 16 августа город и порт Сейсин был полностью освобожден от японских захватчиков».

В том же пятом томе «Истории» есть фотоснимок «Торпедные катера атакуют порт Сейсин». Есть и цветная вкладка — репродукция с картины художника Пен Варлена «Десант в Чхончжин. Август 1945 г.» (Сейсин после сорок пятого года стал называться Чхончжином своим настоящим, корейским именем).

Если коротко охарактеризовать бои за Сейсин, можно бы, пожалуй, ограничиться всего одним восклицанием из лермонтовского «Бородино»:

Ну ж был денек!

Прямо от пирса мы двинулись вперед, к центру города.

Дело осложнялось тем, что бои велись в чужом, никому не знакомом месте, где трудно ежеминутно ориентироваться, разбираться — кто где? Где уже свои, успевшие прорваться далеко вперед, а где — отходящие, не сложившие еще оружия японцы.

Впечатление было такое, что продираешься сейсинскими улицами наощупь, руками проверяя почти каждый кирпич в каждом здании, только что не лбом высекаешь об эти кирпичи искры. Все вроде предусмотрено, учтено, двигаешься вперед со всеми мыслимыми предосторожностями, а кажется, что воюешь вслепую, с завязанными глазами.

И морские пехотинцы, и танкисты — все кто высадился на сейсинском берегу, действовали небольшими группами. А это означало, что каждому, не только командиру, но матросу, солдату приходилось самостоятельно, без всяких подсказок, принимать решения.

— Каждый сам для себя должен быть генерал-майором! Или еще лучше — генерал-полковником. Только так! Иначе — какой же из тебя десантник? На что ты годишься? — такими словами напутствовал нас перед боем наш командир взвода гвардии старший лейтенант Попов.