Петр Любомиров - Записки пулемётчика

Наш старший лейтенант — человек авторитетный, редкой исключительной отваги. Еще в 1942 году, в битве за Кавказ, командуя разведчиками на Туапсинском направлении, он был награжден двумя орденами — Красного Знамени и Красной Звезды — за дерзкие вылазки в тыл к немцам и находчивость, проявленную в боях на труднодоступных кавказских перевалах. Его опыт сильно пригодился нам в горах Кореи.

— А нельзя ли, товарищ гвардии старший лейтенант, быть сразу аж маршалом? Для самого себя, конечно... — в шутливом тоне допытывался младший сержант Алехин, командир бронемашины.

— Можно, Алехин! Почему нет? Можно и маршалом. Все зависит от тебя самого. Посмотрим, что покажешь в бою на своей машине...

В уличных боях в Сейсине броневик Алехина держал связь между атакующими группами десантников.

Недавно еще младший сержант всерьез горевал, что опоздал родиться, так и придется теперь прожить жизнь, не понюхав ни разу пороху. Сейчас у парня была полная возможность показать себя в деле. И Алехин вовсю наверстывал «упущенное». Машина его, крошечная на вид, округлым панцирем, напоминавшая божью коровку, сновала взад и вперед под пулеметно-пушечным огнем в кварталах незнакомого города, с честью броневичок выходил из самых опасных ситуаций, находя путь в запутанных лабиринтах узких крутых улочек.

Как очень скоро выяснилось, маленький рост Алехина, позволяя ему свободно размещаться в броневичке, не был его единственным достоинством. Парень оказался еще и смельчаком, не плохим радистом, метким пулеметчиком. Из установленного в машине пулемета ему удалось поразить несколько огневых точек неприятеля, теперь японские снайперы, засев в верхних этажах домов, не могли обстреливать десантников.

Вечер застал нас уже в центре города. Сейсин больше чем наполовину находился в наших руках, на следующий день предстояло завершить его освобождение.

Ночь решили провести в большом полуразрушенном здании, судя по всему, каком-то казенном учреждении. Комната, в которую мы вошли, оказалась захламленной, все в ней вверх дном перевернуто, завалено битым кирпичом. При свете коптилки мы увидели несколько больших канцелярских столов, несколько стульев, два кресла.

Стулья и кресла нам ни к чему — проводить заседания мы не собирались. А вот столы, как нельзя к месту: спать на них хотя и не мягко, как на перине, но зато и не жестко, как на острых углах кирпичных обломков.

На столе, где я собирался улечься, обнаружил настольный перекидной календарь. Календарь показывал 14 августа 1945 года. Пятнадцатое число пришлось перевернуть уже нам.

Тот листок из японского календаря я взял себе, положил в вещевой мешок, чтобы сберечь, сохранить на память.

В темном углу комнаты кто-то нашел патефон. Рискуя обнаружить себя, привлечь внимание японцев, мы решили из любопытства прокрутить несколько оказавшихся тут же пластинок.

Как на подбор — загремели сплошные победные марши! Воинственные песни, перемежавшиеся сухим барабанным боем. Слышался голос милитаристской Японии, неспокойной японской военщины, во сне и наяву мечтавшей о том дне, когда ей удастся «высоко над Уралом водрузить знамя Страны Восходящего Солнца, а славян старой Москвы всех до одного прогнать в леса...» Именно такими были слова одного из самурайских гимнов — я об этом уже знал, прочел в одной из книг, запомнив навсегда.

Но с одной из пластинок громогласно зазвучали неожиданные здесь русские слова.

Пел Шаляпин — «Эй, ухнем!»

Здесь, в неведомом нам Сейсине старая русская песня до слез напомнила о России. О нашей Родине.

Родина была в эту ночь от нас так далеко! Где-то совсем-совсем далеко, за тем окровавленным сейсинским молом, за большим холодным Японским морем, которое мы переплыли.

И чтобы вернуться теперь снова на Родину, нам нужно уже не оглядываться, не смотреть назад, где осталась родная земля, а шагать вперед, как можно быстрее продвигаться в заданном направлении.

Первая ночь!..

Самая тревожная, на незнакомом чужом берегу, в чужом городе, в чужом японском соседстве!

Еще ничего не ясно, не выяснено окончательно: кто же из нас завтра окажется в этом городе лишним? Кто сделается истинным хозяином положения? Или будет смят, уничтожен, сброшен в море. Еще нам не известно, идет ли с севера, с суши помощь? Далеко ли она, та помощь от Сейсина?

Тридцать лет спустя, как война закончилась, я вспоминаю сегодня тех, кто в ту первую, самую тревожную сейсинскую ночь был рядом.

Вспоминаю моих друзей молодых десантников. Василия Трофимова — чуваша, колхозника из Канашского района. И Сергея Маркова — рабочего с торфопредприятия Васильевский Мох Калининской области. Оба они входили в отделение, которым я командовал, оба «туго» знали свое дело, ни в чем не подводили. А кроме всего прочего, оба были просто замечательными парнями, военными «работягами», честными и порядочными во всем — даже в самых мельчайших мелочах солдатского быта.

Вспоминаю младшего сержанта Юрия Алексеева — москвича, сержанта Галея Кусакбулова — из Башкирии, старшего сержанта Василия Бертова, бывшего калининского партизана. Много каши съели мы вместе из общего котелка, дружили и ссорились, иногда и крепко ругались между собой, но всегда держались друг друга; в трудные минуты не помнили обид, шли на выручку в бою.

И конечно же, еще и еще не могу я не вспоминать общего нашего командира, нашего взводного, старшего лейтенанта Попова.

Владимир Сергеевич Попов донской казак, родом из станицы Облиевской Ростовской области. Там он работал заместителем директора совхоза, оттуда, из Облиевской, и ушел в армию.

А где-то сейчас он?

И где сегодня другие наши десантники, мои боевые друзья, побратимы по тринадцатой бригаде морской пехоты? Как живут они, чем занимаются, вспоминают ли время от времени друг друга?

Не забыли ли за сегодняшними будничными своими делами Дальний Восток, сейсинскую эпопею?..

И сладкая надежда меня тешит: прочтут ребята эти «Записки» — отзовутся.

Корею, как и Японию, шутливо называли тогда страной наоборот. Все казалось здесь необычным. Кореец затачивал карандаш движением ножа не от себя, как принято у нас, а к себе; писал не по горизонтали, а по вертикали и не буквами, а иероглифами; уличное движение в корейских городах — было не такое, как у нас: не правое — а левостороннее.

И природа в Корее совершенно необычна.

Русский поэт, любивший воспевать экзотику, некогда восклицал:

Я бы не удивился, увидев синие листья на деревьях, которые росли в Корее. Первое впечатление об этой стране было у меня именно таким: мы попали, если не на Венеру, так на Марс или какую-то другую неведомую нам планету.