Александр Овчаренко - В кругу Леонида Леонова. Из записок 1968-1988-х годов [calibre]

И вдруг спросил:

— Как вы считаете, возможно возрождение русского народа?

4 декабря 1980 г.

Разговор с Л.М. по телефону:

— Да, на съезд пойду. Не работаю, имею право полениться. Чи­тал Айтматова. Не очень понятен по материалу. Зачем понадобились инопланетяне? Боится сказать прямо? В художественном отношении не сильно... Помните, Айтматов заявил в интервью французам, что русский народ исчерпал себя, свой гений. Читая роман, что-то не почувствовал, что он обгоняет русскую литературу, хотя и пользуется ею, как ученик. Чингиз, Тимур — что за возрождение подобных аг­рессивных имен? Разве у киргизов, узбеков, туркменов нет других имен? Раньше я что-то таких имен не слыхивал.

О положительном герое в связи со спорами в критике сказал:

— Человек интересен во всех своих сложностях, несовместимос­тях. Он дышит, говорит, плюется... Абсолютная положительность — смерть и для человека, и для героя. Если принципы соцреализма применить в их абсолютности, то литература превратится в норма­тивную схему.

8 декабря 1980 г.

На пленуме перед V съездом писателей РСФСР к А. Суркову по­дошли Троепольский и я.

— Здравствуй, Алеша, — сказал Троепольский, — мало нас оста­лось. Просыпаюсь утром, почему-то думаю о роще. Когда-то нас была роща, а теперь отдельные деревья, каждое стоит одиноко... Ты, Леонов. Как он? — обратился Троепольский ко мне.

Сурков сказал:

— Конечно, Леонов не подлежит суду нашему и нашего времени! Многие из нас будут забыты, как забыт уже Кирсанов. Какой был виртуоз, как умел вывернуть слово! А сегодня о нем забыли. Леонов же не подвержен такой участи.

27 января 1981 г.

Звонил Л.М.:

— Вы дома? Зайдете? Гриппа у нас нет, приходите с О.М.

Пришли в 8 вечера и просидели до 11.30. Встретил, как всегда одетый в пиджак, при галстуке. Склонился в поклоне перед О.М., провел в гостиную, где на столе уже были чашки, фрукты. Трогательно было его желание соблюсти традиции гостеприимства, как при Татьяне Михайловне, хотя все заметнее становилось ее отсутствие.

Рассказал, что Ванга «вела себя уклончиво». На вопрос — закон­чу ли я роман, успею ли, отвечала: «А тебе обязательно держать его в руках?» Спросила: «Почему я убрал пальму?» А я убрал ее потому, что она ежеминутно напоминала мне Татьяну Михайловну, любившую сидеть под этой пальмою.

— Роман? У меня накопилось до 1000 вставок. Все их надо вжи­вить, вот так осторожно разрезать, вставить и сжать все капилляры, иначе кровь вытечет из всех жил.

— Когда я пишу, то должен видеть весь лист, место в нем абзаца. Вычерки в абзаце мне мешают видеть существо. Знаете, вот черниль­ница, вот стол, вот Горький. Если чернильница занимает во всем повествовании какую-то значительную роль, то и абзац о ней может быть большим, а если Горький, то о нем вся страница. Для меня важна и графичность абзаца.

Л.М. заявил, что гордится тем, что переписал роман «Вор».

— Некоторая непрочерченность отдельных линий была в первой редакции кое в чем и выигрышной, — заметил я.

— Нет, я устранил романтический налет, выразил свое целиком отрицательное отношение к Векшину. Думаю, что существование двух редакций, двух точек зрения самого автора, разделенных 30 годами, создает выигрышную стереоскопичность. И хочется все же еще вер­нуться к роману и сделать две вставки...

— В пьесе «Унтиловск», очень несовершенной, со скомканным кон­цом (но почему-то ее выбрал Станиславский), есть монолог Буслова. Он говорит: «Иди к черту!» Потом: «Вон!» Потом — еще громче и со всеми проклятьями. Все в одном регистре. Между тем, если бы я пере­вел в другой регистр, и после крика — он с холодным бешенством ска­зал бы: «Не заставляйте меня говорить с вами другим языком» — эффект был бы значительнее. Вот и Достоевский из-за спешки часто не перево­дил повествования, особенно о женщинах, из одного регистра в другой.

О романе «Воскресение» снова повторил, что не верит придуман­ному Л. Толстым, будто Нехлюдов женится на Катюше.

— Другое дело, что он купит ей домик, поселит на окраине. Раз в год во всем сенаторском величии, в позументах, в коляске с гербами он будет приезжать к ней в день рождения ее с поздравлениями и подарком. Она округлилась, простила его. Встречает у входа в дом: «Пожалуйте, ваше сиятельство!» Угощает водочкой, настоянной на корочках, селедочкой, вымоченной в чае. Сидит за столом, а сосе­ди, вдавливая носы в стенку, глядят, как он сидит за столом...

— Сколько раз я слышал ваше прочтение знаменитых романов. Ярко и необычно. Но это уже романы не тех авторов.

Говорили также о сегодняшних политических событиях.

— У меня в речи на юбилее говорится, что в наше тридцатилетие закладывается, может быть, то, что будет определять будущее 500-летие. И тут самое страшное то, что не укреплено человеческое начало в людях. Человек, открывая атомную энергию, не создал перед тем хорошего умственного хозяйства, и это может обернуться страшным развитием событий.

23 апреля 1981 г.

Леонид Максимович:

— С Солоухиным ездили в Минск? Это талантливый человек. А что печатает «Новый мир»? Повесть Ю. Нагибина о Гёте? Ну, это, наверное, сук не по нем... Но я читаю его охотно, мне интересно его читать.

— Как мой роман? Дал себе слово хоть раз в пять дней садиться за стол. Сажусь, а результата никакого. Нет импульса. Не у меня одно­го его нет. С кем не поговорю — тоже не садятся за стол.

9 мая 1981 г.

Поздравил Леонида Максимовича с Днем Победы. Он сообщил:

— Присаживаюсь к столу, пробую разбирать записи, но дело не идет. Чувствую усталость у всех, нервная усталость, каталептичес­кая. Все тревожит кругом, трудный год. На дачу ехать не могу — Наташа в командировке. На даче один сторож-«татариноват». Пло­хо, но надо утешаться тем, что дальше может быть только хуже.

31 мая 1981 г.

Сегодня день рождения Леонида Максимовича.

— Спасибо, хотя в моем возрасте людей надо не поздравлять, а сочувствовать. Думал ли я, что проживу больше Л. Толстого?

На мои вопросы ответил, что машинку на дачу взял: «Вожу ее, как амулет, но не пользуюсь. При моей жизни больше от меня ничего не ждите... Буду жить, как Шолохов. Он же не пишет. Что? Сильно бо­лен? Я никогда не мог с ним разговариться и лично его не знал как следует... Поговорить с ним, хотя бы раз по душам, так и не удалось».

Речь зашла об Ю. Трифонове.

— Я читал его произведения, о них много шумели. Мне не понра­вилось. Я не люблю быта. Никогда не любил его изображать. Чем не понравился Трифонов? Копание в быте. Не люблю, когда через быт ищут изъян, чтобы им попрекнуть советскую власть. Да и вообще я быт всегда отвергал.

7 июня 1981 г.

Позавчера звонил Л.М., спрашивал, переехали ли мы в Передел- кино и почему не заходим.

Зашли в 5 часов. Встретили Л.М. на участке. Там играли внучка Настя и две маленькие девочки — внучки Чаковского. Их мама погибла в автокатастрофе в Пицунде. Девочек очень жаль, и их привечают, дети веселятся. Внучка обнимает и целует Л.М. — «спасибо, малень­кая, спасибо, умница».