Петр Дружинин - Идеология и филология. Т. 3. Дело Константина Азадовского. Документальное исследование

Таким образом, желая «посадить» нас, сотрудники КГБ прибегли к провокации, подлогу, фальсификации доказательств вины и т. д. В этом им содействовали сотрудники милиции и – в известной мере – прокуратуры Куйбышевского района и горпрокуратуры. Все это было не чем иным, как откровенной расправой с двумя гражданами, подчеркиваю еще раз, ни в чем не повинными…

В связи с вышеизложенным прошу Комитет по правам человека ходатайствовать перед Генеральной прокуратурой о возбуждении (по изложенным выше фактам) уголовного дела против виновных сотрудников КГБ, МВД и прокуратуры г. Ленинграда…

Ответа на это обращение Азадовский тогда не получил; оно было спущено в Генеральную прокуратуру, затем в Прокуратуру С. – Петербурга и рассматривалось уже вместе с тем обращением, которое 31 октября, сразу же после появления статьи Нины Катерли, направило по тому же адресу руководство общества «Мемориал» (В.В. Иофе и С.Д. Хахаев):

27 октября в газете «Вечерний Петербург» опубликована статья Н. Катерли «Расправа» с комментарием адвоката Ю. Шмидта, посвященная истории фальсификации «дела Азадовского» 1980 года. В статье выдвинуты обвинения против ряда сотрудников КГБ: Кузнецова А.В., Николаева, Ятколенко и др. в привлечении заведомо невиновного лица (Азадовского К.М.) к уголовной ответственности с искусственным созданием доказательств обвинения (ст. 176 ч. 2 УК РФ). Просим возбудить уголовное дело в отношении поименованных в статье «Расправа» лиц.

Прокуратура твердо хранила молчание. 8 декабря 1994 года «Мемориал» повторил свой запрос. И только 23 декабря начальник отдела по надзору за исполнением законов о федеральной безопасности Н.А. Винниченко сообщил, что обращение «направлено для рассмотрения по существу в прокуратуру Ленинградского военного округа, осуществляющую надзор за законностью действий военнослужащих». Дальше опять молчание; вопрос, должно быть, оказался не из простых. 19 апреля 1995 года военная прокуратура ЛВО сообщила в «Мемориал», что «по указанию Генеральной прокуратуры РФ о привлечении к уголовной ответственности сотрудников бывшего КГБ СССР дело направлено обратно в прокуратуру С. – Петербурга». И лишь 20 июня 1995 года все тот же Н.А. Винниченко сообщил в «Мемориал» окончательное решение: в возбуждении уголовного дела в отношении бывших сотрудников КГБ СССР «отказано за отсутствием состава преступления».

Не без язвительности руководство «Мемориала» задавало тогда прокурору города В.И. Еременко следующий вопрос:

Просим уточнить, означает ли этот ответ, что по заявлению проводилась какая-нибудь проверка и факты не подтвердились (в этом случае какова оценка публикуемого в газете документа) или что, по мнению петербургской прокуратуры, фальсификация уголовного дела в принципе не образует состава преступления.

Но поскольку в 1990-е годы открытие уголовных дел вследствие подброса наркотика (патронов или иных улик) уже не было редкостью – способ, опробованный на Азадовских, оказался востребован в повседневной работе «органов», – создавать по этому поводу прецедент Генпрокуратура посчитала излишним. Лишним аргументом для прокуратуры стал и статус бывших сотрудников Ленинградского УКГБ, который с тех пор сильно изменился…

Тем не менее нельзя сказать, что ситуация с опубликованием документов КГБ осталась незамеченной для наследников этой могущественной организации. Ведь не зря Азадовскому объясняли некогда в Большом доме, что подобные вещи «затрагивают честь Комитета».

Можно задаться вопросом уже иного, скорее философского плана: есть ли вообще у сотрудников госбезопасности честь и оперируют ли они когда-нибудь такими категориями, как нравственность/безнравственность и т. п.?

Александр Зиновьев в своем бессмертном произведении «Зияющие высоты» (1976) приводит интересное наблюдение над советскими людьми, занимающими номенклатурные посты: «Они суть социальные функции без человеческих примесей. Они проходят такой отбор и такую дрессировку, что в них ничего человеческого сначала не попадает, а потом совсем не остается». И если такое можно было сказать о советском чиновнике, то что уж говорить о сотруднике карательного ведомства?

Но мы видели, как мучила совесть милиционера Арцибушева, который, казалось, должен был, десятилетиями бултыхаясь в рассоле правоохранительных органов, полностью пропитаться их духом. Но вдруг выяснилось, что и у них, у «людей в погонах», тоже может взыграть совесть.

И ведь не кто иной, как бывший председатель КГБ СССР В.А. Крючков, после событий августа 1991 года писал из «Матросской тишины» М.С. Горбачеву: «Огромное чувство стыда – тяжелого, давящего, неотступного – терзает постоянно».

Терзало ли чувство стыда чекистов, которым Азадовские были обязаны своими невзгодами? Мы об этом не знаем. Но уж точно не было ничего сопоставимого с «огромным, тяжелым, давящим, неотступным» чувством… Не было у них и чувства страха – им ничто не угрожало, и они это твердо знали.

Но одно чувство у них точно было – чувство досады. Это ж надо такому случиться, чтобы «наркоман», «гнилой интеллигент» и «антисоветчик» смог их переиграть!

Никакой другой реакции на статью Щекочихина в той среде не было и не могло быть. А в том, что эта статья была прочитана везде, где надо, мы нисколько не сомневаемся. Во всяком случае, ее наверняка прочитали большинство сотрудников как в Ленинградском управлении, так и в центральном аппарате.

Дальше происходят события, которые Азадовский описывал 19 октября 1994 года в жалобе на имя и.о. генпрокурора Алексея Ильюшенко и начальника ФСК Сергея Степашина:

16 октября я возвращался из Германии, где был в командировке, в С. – Петербург, где живу постоянно. В международном аэропорту г. Франкфурт-на-Майне ко мне подошел незнакомый человек, обратился ко мне по-немецки и попросил меня взять у него посылку, предназначенную, якобы, для его жены в Петербурге. Я, естественно, отказался. Последующие события в аэропорту г. Франкфурта убедили меня в том, что если бы я согласился взять «посылку», то оказался бы жертвой провокации…

Полагаю, что данная акция осуществлялась сотрудниками петербургской ФСК или бывшими сотрудниками УКГБ ЛО, ныне занятыми в других структурах. Начиная с 1978 г. указанные сотрудники вели за мной постоянное наблюдение, совершали в отношении меня и моей жены провокационные действия, прослушивали мои телефонные разговоры, негласно обыскивали мою квартиру, через своих агентов подбрасывали наркотики, незаконно отправили меня, безвинно осужденного, в колымский лагерь и т. п. и т. д. Различного рода нарушения законности в отношении меня и моей жены продолжались вплоть до 1993–1994 гг. (при вопиющем попустительстве прокуратуры).