Юрий Федосюк - Утро красит нежным светом… Воспоминания о Москве 1920–1930-х годов

Как-то отец принес маленький деревянный настольный ящик. Сверху он был оснащен всякими мелкими устройствами. Главным была крохотная спиралька, управляемая ручкой. Другим концом спиралька соприкасалась с полупрозрачным кристаллом. Механика управления аппаратом была и проста и сложна: надо было поймать на кристалле точку, куда проникали радиоволны. Хитрый прибор назывался детектором.

Начало иллюстрированной инструкции по пользованию автоматической телефонной связью.

Из книги «Список абонентов московской городской телефонной сети», 1939 г.

Усилителя на приемнике не было» звук еле слышался через наушники. Иногда волна пропадала, и мучительные поиски её начинались снова. Потели ушные раковины, иногда удары пульса в ушах заглушали звуки радиопередача.

Тем не менее и взрослые и дети жадно вырывали друг у друга наушники. «Хватит, ты уже наслушался», – говорила сестра. А я только начинал слушать или, вернее, слышать. Другие же, как мне казалось, слушали недопустимо долго. Томило любопытство: а что же они слышали? Но слушающий безмолвствовал, дабы собственной речью не затруднять восприятие.

Я любил слушать передачу «Радиопионер», а также почему-то «Рабочий полдень». Вечерами часто передавали оперы из Большого театра. Однажды на спектакле присутствовал отец. Мы заранее договорились, что он даст о себе знать, делая последний аплодисмент.

Пару наушников в тот вечер разделили надвое. Один взяла сестра, другой – я. Передавали «Руслана и Людмилу». Музыка была нам безразлична, лишь бы услышать отцовский хлопок. Людмила допела наконец свою бесконечную каватину, раздались аплодисменты. Закончились, но вот одинокий хлопок – отца! Нет, еще хлопок – уж это точно он. Вдруг еще два хлопка – один из них уже явно отцов. И так после каждой бравурной арии и по окончании каждой картины.

Отец вернулся поздно, мы встретили его ликующим «Слышали, слышали!» Не оперу мы, глупцы, слушали, а его хлопки.

Детекторные приемники вскоре были заменены радиотрансляционной сетью. Кажется, в 1930 году на верхнюю полку буфета был водружен черный картонный диск в железном ободке, закрепленный на шарнирной стойке. Звук исходил из центра диска, откуда торчала тоненькая иголочка. Тут всё было гораздо проще, чем в детекторе, – вставляешь вилку в штепсель и регулируешь громкость. Никакой настройки не требовалось. Правда* работала только одна станция, оповещавшая о себе так: «Внимание, говорит Москва». Зато слушали передачу сразу все; недаром аппарат поначалу назывался громкоговоритель.

Незадолго до войны появились первые отечественные ламповые радиоприемники со шкалой настройки. Это были громоздкие и уродливые, но сработанные не без претензии ящики. У нас такого не было. Знакомые, обладатели совершенных аппаратов в первые же дни войны испытали горькое разочарование: ламповые приемники приказано было сдать, дабы враг не мог использовать их в подрывных целях. Только через четыре года приемники вернули владельцам и они, промолчавшие всю войну, заговорили снова.

Наш же громкоговоритель, вскоре сменивший свое торжественное имя на более скромное – репродуктор, честно нес свою службу всю войну. Он рассказывал о поражениях и победах, передавал сообщения Совинформбюро и речи Сталина. Только после войны, надорванный и засиженный мухами, он был заменен репродуктором в виде пластмассовой шкатулки.

Экспериментальное телевещание существовало еще до войны, но его мало кто видел: телеприемники не продавались. Когда оно стало массовым? Хотя это выходит за рамки описываемого периода, хочу напомнить: со второй половины 1953 года. Опасаюсь, что какой-нибудь писатель XXI века напутает и напишет в своем романе, что герои видели и слышали по телевизору выступления Сталина. Этого не было и быть не могло. Даже похороны Сталина по телевизору не передавали. Разумеется, чистая случайность, но начало телевещания совпало с началом хрущевской эпохи.

Первые аппараты с маленьким экраном для увеличения изображения снабжались линзой с дистиллированной водой. Назывались они КВН-49. 1949 год, вероятно, год получения патента, а КВН – инициалы конструкторов: Кенигсона, Варшавского, Николаевского. Остряки расшифровывали КВН так: купил, включил, не работает.

Москва моего детства, особенно если сравнить ее с сегодняшней, выглядела бедной, убогой, обшарпанной. Весь архитектурный антураж не изменился в целом с 1914 года. Кое-где были видны следы октябрьских боев 1917 года и периода Гражданской войны: выбитые кирпичи на здании МГСПС (впоследствии музей Ленина) [6], простреленная снарядом трамвайная мачта около памятника Пушкину, каменные фундаменты разобранных на дрова небольших деревянных домов, оставшихся в годы разрухи без хозяев. Здания, уже десять-пятнадцать лет не ведавшие ремонта, даже «поддерживающего», ветшали. Где-то на окраинах строились жилмассивы для рабочих, вообще же новостроек было мало. Кое-где в центре появлялись новые здания для учреждений, выполненные в сухих, геометрических формах (никакого декора, только прямые углы!), конструктивизм негласно был объявлен ведущим стилем социалистической эпохи.

С наплывом людей из провинции некогда богатые многокомнатные квартиры в предреволюционных доходных домах превратились в коммунальные – на несколько семей. Существовал приказ, предписывавший на каждом доме вывешивать жестяные доски со списком ответственных съемщиков – по квартирам. Любопытно было читать эти списки: при каждой квартире значилось до десятка фамилий! Каким-то обратным приказом все эти доски после войны были удалены. Помню случайно уцелевшую в 1961 году доску в подъезде дома № 1 по Машкову переулку: только в квартире № 17 была указана одна фамилия – Е.П. Пешкова (вдова А.М. Горького), во всех остальных проживало по нескольку семей; а ведь в доме, комфортабельном и благоустроенном, до революции жили преимущественно представители интеллигенции, профессура и врачи.

Коммунальные квартиры стали непременным и неизбежным атрибутом послереволюционного быта. Можно себе представить, как осложняли жизнь «места общего пользования», кухня, где одновременно шипело несколько керосинок и примусов, вражда случайно объединенных жилплощадью самых различных по культурному уровню и происхождению семей, драка за крохотный участок в коридоре или на кухне: «Опять ваш велосипед весь коридор загораживает», «А вы свой столик на кухне подальше отодвиньте, нечего других оттеснять», «Вы бы хоть научились в уборной воду спускать, теперь лакеев нет», «Не смейте собаку в ванне мыть» и т. п. Входы в квартиры были снабжены либо несколькими «индивидуальными» звонками, либо одним общим, но с многочисленными карточками: Ивановым – один раз, Петровым – два звонка, Сидоровым – два коротких, один длинный и т. д. На самих входных дверях висело по нескольку почтовых ящиков с указанием фамилии и выписываемой периодики.