Юрий Федосюк - Утро красит нежным светом… Воспоминания о Москве 1920–1930-х годов

Государство было еще слишком бедно, чтобы за свой счет строить жилые дома; строили их жилищно-строительные кооперативы, иногда – с дотациями предприятий. Это не значит, что в домах ЖСК каждая квартира была на одну семью: если не хватало денег, то член жилкооператива заранее рассчитывал на комнату в коммунальной квартире, даже если у него были подрастающие дети. Дома ЖСК строились со всеми удобствами (газ, ванные), и квартиры в них казались раем для жителей подвалов и полуподвалов.

Подсосенский переулок, дом 13 – долгое время это был пустырь с остатками разобранного на топливо дома. Но вот в 1929 году сюда пришли строители. Это была первая виденная мною стройка дома. Я внимательно следил за ходом строительства, рисовал на картоне различные его стадии, не ленясь вырисовывать каждый кирпичик. Строили вручную: сначала землекопы вырыли котлован, затем каменщики заполнили его глыбами белого (бутового) камня и залили цементом. Потом бородатые мужики в парусиновых передниках ловко клали ряды кирпичей, промазывая промежутки раствором. А почему здесь пропустили, не кладут? Ага, значит, будет окно, выкладывают только простенки справа и слева. Каменщики вели себя как аристократы, это все же были мастера; они покрикивали на чернорабочих, таскавших «на горбу», с помощью особого устройства – «козы» кирпичи по шатким мосткам и трапам. Никаких строительных кранов, одна лишь физическая сила. Кажется, только бочки с раствором поднимались к местам кладки на блоках.

Наконец стройка подведена под крышу, плотники устанавливают белые, обтесанные стропила, из-за чего верх здания выглядит гигантским обглоданным скелетом. Но вскоре кровельщики обшивают стропила листовым железом, и долго звучат в ушах их звонкие молоточки: бим-бим-бим.

Однако это не всё: дом построен, но еще не одет. С крыши спускают люльки (какое нежное, детское слово для грубо сколоченных ящиков!), с которых штукатуры ловко набрасывают на стены цемент, а потом выравнивают его мастерками. В это же время оконные проемы заполняются рамами, стекольщики быстро вставляют в них стекла, маляры проворно красят крышу, рамы, двери, водосточные трубы – и вот вместо пустыря стоит высокий и красивый дом под № 13. Стоит как-то странно, словно застенчивый новичок, правым углом ближе к улице, левым отступя, будто робея подойти к тротуару. Высокий и красивый… Так мне казалось тогда – сейчас (хотя его надстроили до шести этажей) он видится убогим и низкорослым. Тем не менее это памятник эпохи, типичный для первой пятилетки: дом, построенный без всяких экскаваторов, подъемных кранов, разбрызгивателей и подобной техники – одними лишь крепкими и умелыми мужичьими руками.

Так возводились в Москве первые советские дома. Особая ответственность лежала на инженерах: не дай Бог в чем-то ошибиться, недоглядеть – осудят не просто за халатность или небрежность, а обвинят во вредительстве. Ведь, как правило, диплом у инженера не советский, а еще с царским орлом – какого-нибудь императорского училища, а сам он – дворянского происхождения, то есть потенциальный классовый враг.

В те же годы у Большого Каменного моста выросли огромные темно-серые корпуса Дома правительства, как его тогда называли. Это был первый советский многоквартирный «жилмассив» – с театральным залом, кинотеатром, столовой и магазинами.

Коридор коммунальной квартиры.

Фотография 1929 г.

Квартиры распределялись среди крупных ответственных работников Совнаркома и ЦК. Самым высоким домом Москвы 1920-х годов было здание между Калашным и Средним Кисловским переулком, сейчас хорошо просматриваемое с Арбатской площади. Арендовал его Моссельпром – популярная и влиятельная в те времена торговая организация, которая, располагая большими возможностями и средствами, сбивала цену на сельскохозяйственные продукты у частника. Моссельпром выделял огромные средства на рекламу, даже дом в Калашном был уснащен коронным девизом этого объединения, сочиненным Маяковским: «Нигде кроме, как в Моссельпроме». Прямоугольный дом с высокой башней на некоторое время стал одной из достопримечательностей столицы и даже горделиво именовался «московским небоскребом». Мне выписывали журнал «Пионер»; приложением к одному из его номеров была картонная раскройка дома, которую я старательно вырезал и склеил там, где было указано. Так «московский небоскреб» в миниатюре утвердился и на моем подоконнике, месте моих домашних игр и занятий. Вниманию современной молодежи: собственным письменным столом я обзавелся только тогда, когда мне стукнуло 42 года.

Широкое строительство развернулось в 1930-х годах; ему предшествовала грандиозная ломка. В первую очередь церквей как центров религиозного мракобесия. Список снесенных в 1928–1934 годах церквей, как правило – ценных памятников архитектуры, мог бы ввергнуть в уныние не только современного любителя старины, но и человека, совершенно равнодушного к архитектуре. Но древность тогда вообще была не в почете; к зданиям относились, как к бытовым вещам, домашней утвари: чем старее, тем ненужней. К тому же все старое связывалось с эксплуататорским строем и слова тогдашнего государственного гимна «Весь мир насилья мы разрушим до основанья» понимались не только в социальном плане, но и как слова о материальном, вещественном «старом мире».

Сносились не только церкви, но и гражданские сооружения, многие, как объяснялось, для расширения улиц и площадей, облегчения транспортного движения. Так исчезли Красные ворота на одноименной площади, которые мне, ребенку, особенно нравились венчающей фигурой юноши-ангела с трубой. В 1936 году были разобраны Триумфальные ворота, ныне восстановленные на новом месте, но совершенно потерявшие там свою значимость и монументальность, – пример, лишний раз подтверждающий, как подлинно ценное архитектурное сооружение прочно вписано в окружающий пейзаж и как не терпит оно переноса в другое место.

Площадь Красные Ворота до и после сноса триумфальных ворот. Одна из открыток серии «От старой к новой Москве». 1930-е гг.

В знаменитой Сухаревой башне мне еще удалось побывать: там помещался Музей истории Москвы, тогда – Коммунальный. С Сухаревой башней дело обстояло сложнее, снесли её волевым решением, но после некоторой дискуссии. Она действительно загораживала две крупные магистрали и приводила к серьезным транспортным заторам [7]. Чуть ли не ежедневно около нее случались аварии, нередко с человеческими жертвами, и довод гуманности в устах сторонников ее сноса звучал весьма весомо. Передвигать же громадную башню или делать объезд вокруг нее для той поры было делом малореальным. Так или иначе, участь великолепной башни, построенной на столь неудачном месте, в 1934 году была решена.