Филиппов Филиппов - Не померкнет никогда: повести и рассказы

В феврале 1943 года и Расторгуев по ранению раньше Мысина вынужден будет покинуть батальон, отбыв на лечение в госпиталь, и теперь, припоминая события того времени, фамилии однополчан, расспрашивал его, как сложилась их дальнейшая судьба. Но Мысин, к сожалению, тоже не так много знал о своих бывших сослуживцах. Ведь большинство из них после сражений за перевалы Кавказа участвовали в кровопролитных боях на «Голубой линии», форсировали Керченский пролив, да так и затерялись на долгих дорогах войны по пути к Берлину, к победе.

В тот вечер Расторгуев и Мысин долго не могли уснуть. Им вспоминались все новые и новые эпизоды из прошлого.

Фашисты рвались к Марухскому перевалу. Гитлер торопил своих генералов поскорее захватить Кавказ с его нефтеносными районами, и как можно быстрее втянуть в войну против СССР Турцию, несколько десятков дивизий которой уже стояли наготове у южных границ нашей страны. Поэтому те, кто вступил в единоборство с врагом здесь, в горах, хорошо понимали, сколь ответственна и сложна задача — сдержать натиск хорошо вооруженного и обученного врага. Тогда у защитников высокогорных рубежей так же, как и у партизанских отрядов Кубани, был один девиз: «За перевалами для нас земли нет. Ни шагу назад!».

Третий батальон 810‑го полка и одиннадцатый отдельный горнострелковый отряд, по сути дела, обороняли три перевала — Наур, Нарзан и еще один, впоследствии названный именем 810‑го полка. Особенно тяжелыми были первые недели жестоких сражений, когда у наших солдат еще не было достаточного опыта боев в горных условиях. Враг же, не считаясь ни с чем, лез напролом, пытаясь очистить себе проходы к южным склонам гор, а нашим бойцам, помимо того, что надо было сдерживать этот сильнейший его натиск, пришлось бороться и с другими свалившимися на них неприятностями.

В третьем батальоне, например, возникла одна совершенно неожиданная трудность. Состав этой боевой единицы оказался настолько многонациональным, что какое–то время многие команды приходилось отдавать через переводчиков. А солдаты общались между собой при помощи жестов и мимики. Тогда по инициативе Расторгуева в срочном порядке в каждой роте, взводах решено было организовать изучение русского языка. Учителями были сами бойцы, и, надо сказать, что эти своеобразные курсы дали отличные результаты: уже через два–три месяца даже политбеседы можно было проводить без переводчика.

А однажды утром бойцы проснулись плотно закупоренными в своих палатках. Оказалось, что ночью прошел сильнейший снегопад, в течение нескольких часов заваливший лагерь толстым слоем мокрого снега. Солдатам стоило немалых усилий выбраться наверх и вновь установить палатки в безопасных и удобных местах. Но это было еще полбеды. Самая же главная беда была в том, что за одну ночь под многометровой толщей снега оказались все мало–мальски проходимые тропы, ведущие из тыла к перевалам, по которым гужтранспортом доставлялись в горы продовольствие и боеприпасы. Резко увеличилась опасность схода лавин, на перевалах сразу сильно похолодало.

Вот так в один момент бойцы третьего батальона и 11‑го горнострелкового отряда оказались полностью отрезанными от баз снабжения.

Позже выяснилось, что их постигла и еще одна беда. Неизвестно как в штаб 46‑й армии попало ложное донесение, что якобы батальон и отряд окружены и уничтожены немцами. Дорого обошлось защитникам высоты 2846 это вранье. Они почти полмесяца голодали, солдаты опухли, обессилели, едва двигались. К тому же на них было легкое летнее обмундирование (на зимнюю форму одежды перейти еще не успели), потому некоторые бойцы замерзли в своих ледяных норах, на посту, не выпустив из рук оружия.

А тут еще стала мучить бойцов горная болезнь. В дни, когда ветер разгонял тучи и в чистом голубом небе выглядывало солнце, на искрящуюся белизну снега, на блеск ледников невозможно было смотреть. У многих солдат воспалились глаза, начались сильные рези, и люди на какое–то время совершенно теряли зрение. Фашистам же все это было как раз на руку. Что им до белизны снегов и блеска льда, когда у каждого из них были черные защитные очки. Позже и у наших бойцов они появились, но в то время добывать их приходилось в бою.

А немцы нахально все лезли и лезли в беспрерывные атаки, забрасывали позиции обороняющихся минами. Не знаешь, от чего и беречься: от пуль, мин или острых осколков камней, которые градом обрушивались на людей при каждом попадании снарядов в скалы или валуны, среди которых были устроены огневые точки.

Солдаты молодые, боевого опыта нет, многие и врага–то впервые видели, а тут с боеприпасами нехватка, да и с продовольствием хуже некуда. Вот тут–то побеждать помогали смелость, сноровка, хитрость и, конечно, русская смекалка. Если кончались патроны, солдаты отбивались гранатами; когда не было гранат, шли в ход камни, а если фашисты все же прорывались к рубежу обороны, их встречали штыками, ножами, прикладами и все–таки отбрасывали назад. Надо было видеть, с какой отчаянной храбростью и отвагой бросались на врага наши ребята.

Каждый из них уже был наслышан о зверствах фашистов. У многих семьи остались на территории, захваченной врагом, и потому в бою они мстили за своих родных, за сожженные города и станицы, били врагов жестоко и беспощадно.

Лишь через две недели в Бзыбском ущелье появился наш самолет Р-5. Бойцы применили все способы сигнализации, чтобы летчик заметил их. И он заметил, а потом, сделав еще круг, сбросил в снег два мешка сухарей и мешок колбасы. И хотя все пришлось разделить на 500 человек, это было все–таки хоть какое–то подкрепление.

При помощи специальной системы сигналов командование батальона смогло передать летчику, что они терпят бедствие. На следующий же день лагерь буквально забросали посылками, в которых оказались и продукты, и боеприпасы, и полушубки, и валенки, и шапки, и альпинистское снаряжение. Это был неописуемо радостный день, вселивший в бойцов уверенность в том, что теперь–то никакому врагу их не одолеть.

— Знаешь, Ваня, — чуть сутулясь, будто наклоняясь к Мысину, сказал Расторгуев, — до сих пор иногда даже во сне вижу те страшные дни, когда у нас кончилось продовольствие. Невольно приходит аналогия с блокадой Ленинграда: те же вражеские налеты, те же холод и голод, а деться некуда. Но мы бедствовали полмесяца, а ленинградцы два с половиной года, да с ними еще и дети… — Расторгуев замолчал, задумался, а потом, вдруг, вспомнив что–то, продолжил. — Не дает мне покоя один случай. Может, помнишь, примерно через неделю после начала голодовки отправили мы в Сухуми группу из десяти автоматчиков под командой молоденького лейтенантика, чтобы сообщили в штаб о нашем положении? Я тогда еще подумал: таким молодцам, как те ребята, до Сухуми по проторенным тропам пройти — раз плюнуть. Но мы тогда так и не дождались их с задания, так и не узнали, что с ними стало, куда они делись…