Филиппов Филиппов - Не померкнет никогда: повести и рассказы

Зашли в хутор. На улицах ни души, в домах пусто, кругом тишина, будто все вымерло. Увидев самый большой дом под железом, подошли к нему, принялись стучать в двери. Ответа нет. Разведчик Коробкин заглянул в окно. Оказалось, что это школа: в классе аккуратно расставлены парты, пол чисто вымыт, протерты стекла окон.

Присели на крыльцо. Надо было подумать, что делать дальше. Судили–рядили с полчаса и пришли к выводу, что тропа, по которой шли сюда для постоянной связи с Псху, не подходит, слишком длинна и опасна. Да и непонятно было, что произошло с жителями хутора, куда они делись.

Пока так разговаривали, не заметили, что из–за дома осторожно подошла старушка лет 70, сухонькая, подвижная. Видит, на фашистов люди не похожи, по–русски хорошо разговаривают. Осмелела. Рассказала, что немцев уже не только из Псху выбили, но сбросили и с Санчарского перевала. А люди, что на хуторе жили, кто посильней да постарше, все воюют, остальные ушли через перевал. Она одна на хуторе осталась, а дом после того, как муж на охоте еще до войны погиб, под школу отдала, сама устроилась в ней уборщицей, оставив себе только маленькую комнатку. В школе ей сразу прибавилось забот и жить стало веселей.

Обрадовалась старушка и разведчикам. Натопила жарко печь, поставила варить большой чугун картошки.

Сели солдаты к столу, на котором картошка парит, а у самих горло от голода перехватило. Однако сначала ели медленно, то и дело перекладывая горячую картофелину из руки в руку. Потом уже надоело слюну глотать, не вытерпели, и вмиг опустел ведерный чугун. Вот так, по–домашнему, за столом, ужинали они впервые за много страшных холодных недель, прожитых в горах. Наелись досыта, и тут же свалил их сон. Проснулись, когда забрезжил рассвет, бойцы отдали гостеприимной старушке свой «НЗ» — две банки сгущенки, поблагодарили ее и двинулись дальше.

Когда пришли наконец в Псху, оказалось, что немцев сбили с перевала и теперь теснили вниз, по реке Большая Лаба, а там уже формировался 2‑й сводный полк…

Командир группы разведчиков младший лейтенант Яшин в штабе сводного полка доложил о прибытии. Солдат тут же накормили, затем отвели к месту посадки санитарного самолета. А тем временем начальник полковой медслужбы собрал два рюкзака медикаментов. В тот же день группе дали проводника, который должен был указать им более короткую и легкую тропу на Псху. Через перевал Чемашко, что напротив Лабинского перевала, разведчики двинулись в обратный путь, туда, где среди снегов и скал с нетерпением ждали их возвращения товарищи.

Вернулись они в свою часть на следующий день не только с хорошими вестями, медикаментами, но и с отличным трофеем. В горах случайно встретили заблудившегося бычка. Пришлось пристрелить его. Освежевали тушу. Мясо разделили по всем подразделениям. Так разведчики и задание выполнили, и продовольствием запаслись.

…Солнце уже начало припекать. Летом здесь, в горах, оно нестерпимо яркое, на небе ни облачка, кругом камни да пожухлая, редкая трава, дышать становится все трудней и трудней. Группа туристов растянулась далеко по склону, сняты взмокшие от пота штормовки, отяжелевший рюкзак врезается в голые плечи, но до вершин перевала еще далеко. Выбрав удобное для отдыха место, туристы решили сделать короткий привал. И вот у тех, кто шел впереди, уже сброшены с уставших плеч рюкзаки, на горячих камнях расстелены мокрые штормовки и майки. В ожидании отставших ребята, переводя дыхание, несколько минут сидели молча. Вверх смотреть не хотелось, туда еще идти, зато внизу открывалась прекраснейшая панорама цветущей, погруженной в легкую пелену утреннего тумана долины реки Большой Зеленчук.

Внизу были зелень, бурлящая река, движение, жизнь, многозвучье, а здесь тишина и покой. И во всем этом чувствовалось суровое величие природы, казался неторопливым бег времени, смешной и никчемной суета.

Расторгуев присел на камень рядом с Мысиным:

— Ну как, Иван Михайлович, есть еще порох?..

— Думаю, до вершины хватит, — засмеялся Мысин. — Ноги, конечно, уже не те, да и сердечко на полных оборотах работает, но потихоньку по тем тропам, где когда–то бегать приходилось, пожалуй, еще пройду.

Расторгуев посмотрел на скалы, громоздившиеся по обеим сторонам тропы:

— Да, годы берут свое, а нам ведь тогда казалось, что раз уж в такой мясорубке выжили, то старость и не придет никогда. Разве думал, что тридцать с лишним лет спустя здесь, в горах, где за тобой гонялась смерть, буду ходить вот так, свободно и просто, даже с интересом рассматривать места, в которых когда–то в любую секунду мог остаться навсегда.

Из подошедшей к месту привала замыкающей группы кто-то нашел среди камней несколько изъеденных ржавчиной стреляных автоматных гильз. Находка стала тут же передаваться из рук в руки, и молодежь с интересом рассматривала эти несколько штук забитых песком, щербатых коричневых цилиндриков. Наконец очередь дошла и до фронтовиков. Мысин, пересыпая с ладони на ладонь гильзы, вдруг сказал Расторгуеву:

— А что, Константин Семенович, может быть, в этих гильзах сидели пули, отлитые для нас с тобой? А мы хитрее оказались, обманули курносую–то, а?

— Может быть, может быть, — принимая из рук Мысина гильзы, ответил Расторгуев. — Да вот только мало нас таких счастливых «хитрецов» осталось. Уж сколько лет после войны прошло, а мне нет–нет да и приснятся вдруг эти горы. А однажды странный сон видел. Будто сижу в ледяной скорлупе и сквозь лед вижу, как ребята наши врукопашную на фашистов пошли. Я изо всей силы бью в холодный лед, а расколоть его не могу, нет сил. Наконец, будто взрывом, разнесло эту скорлупу в пыль, вырвался я наружу, бросаюсь с автоматом на врага, подбегаю к месту сражения, а там нет никого. Где стояли мои товарищи, изо льда только камни торчат, а из них будто кровь тоненькими ручейками струится, но, попадая на лед, превращается в маленькие красные бисеринки, которые с легким звоном катятся по леднику вниз. И где ударяются о скалы, там на них красные цветы вроде роз вырастают. Весь склон в цветах.

Проснулся я ночью весь в холодном поту. И такое на меня нашло, будто в чем–то виноват перед своими фронтовыми товарищами, что я остался в живых, а их нет…

Услышав вновь начатый фронтовиками разговор, молодежь подошла поближе, поудобней устроилась на камнях.

— Я тоже, бывает, по ночам «воюю», — вздохнул Мысин. — И настолько четко все это всплывает в мозгу, что ощущаю мокрые обмотки в дырявом английском ботинке, холодом обжигает руки, прилипшие к заиндевелому металлу автомата, а задубевшая на морозе гимнастерка, как оберточная бумага, хрустит за спиной, противно царапая спину. Да, кажется, что было все это только вчера, а ведь с тех пор вон уже целое поколение людей выросло. — Мысин потрепал по плечу сидящего рядом рослого русоволосого парня. — Да и какое поколение! Они даже не представляют, какие они счастливые люди, хотя бы потому, что войну только по книгам да кино знают. Вот, пожалуйста, решили сходить в поход, обыкновенная, можно сказать, прогулка в горы, а у них альпинистское снаряжение что надо, одежда — загляденье, обувь — ходи–не хочу.