Захар Прилепин - Всё, что должно разрешиться. Хроника почти бесконечной войны: 2013-2021 [litres]

Это она, её стихи.

Анна Долгарева – поэтесса, родом с Украины, но последнее время жила и работала в России.

Выпустила книжку стихов, ездила по российским городам – выступала как поэт, имела свою толику успеха и узнаваемости.

У неё был парень, она его любила.

Когда началась война, парень пошёл в ополчение воевать. И его убили.

Она бросила всю свою прежнюю жизнь и переехала на войну.

И с тех пор она на войне.

Я знаю несколько аномальных историй, связанных с чем-то подобным: люди бросают свою жизнь, рвут все связи и оказываются на Донбассе.

Чаще всего это мужчины, но несколько женщин я тоже знаю.

Но только одна из них – прекрасный поэт. Это Аня. Стихи здесь будут только её. Они тоже часть рассказа. Куда более важные, чем все остальные слова.

Наверное, такие вещи нельзя говорить, но я скажу. Поэзия способна оправдать многое. Поэзия, смею наивно надеяться я, один из самых лучших адвокатов на любом страшном суде.

Ну ладно, если не на Божественном, то уж точно – на человеческом.

Если о времени сложены стихи и песни, если время породило эпос, – значит, оно удалось, оно останется, его запомнят. Даже если посреди этого времени выросла как самый страшный сорняк – война. Тем более: Гражданская.

К примеру, про советскую власть, красноармейцев и красные знамёна – очень много хороших стихов, и как бы мы к той власти не относились – она всегда будет реабилитироваться если не напрямую, то контрабандой через Блока, Маяковского, Есенина, Багрицкого и Луговского. Мальчишка новых времён зацепится за поэтическую строчку, словно рубашкой за гвоздь на заборе, надорвёт душу, и зависнет в тех временах, и неизбежно начнёт о них ностальгировать.

А про постсоветскую «демократию» хороших стихов нет, и об этом времени будут думать и помнить только те, кому там было хорошо. Остальным там делать нечего, и цепляться не за что.

Когда начиналась вся эта история на Майдане и затем в Крыму, я меньше всего об этом думал. Но когда с той стороны зазвучала песня «Никогда мы не станем братьями…», пришлось задуматься.

Хорошая новость, в том, что замайданная сторона любит не просто пафос, а пошлый, дурно срифмованный пафос. Видеть себя и только себя в качестве жертвы, расцарапать себе лицо и на камеру произносить страстные монологи в духе древнегреческого театра, только не очень умные.

Когда Россия бомбила Чечню, никому и в голову не приходило складывать стишки про ваххабитов и хором, по ролям, их читать. Я испытываю по этому поводу некоторое уважение к своему народу.

На Донбассе первое слово сказала Анна. Аня.

Это было слово ломкое и женское. Но очень важное и сильное.

– Ты родилась в Харькове.

– …в 1988 году. И там же выросла. Родители у меня оседлые люди – даже сейчас не хотят оттуда уезжать.

– У вас такая русская советская семья, родители – интеллигенция?

– Ну, да – инженеры.

– Когда ты росла, там уже было что-то специфически украинское в Харькове?

– Было. Учебники у нас были.

– Истории, имеется в виду?

– Истории и украинской литературы… Они создавали когнитивный диссонанс. Например, в учебнике истории могло быть написано, что Богдан Хмельницкий – лучший сын украинского народа, потому что он нас освободил от гнёта поляков. Одновременно в учебнике украинской литературы писали, что Богдан – это зрада, предательство, потому что он нас присоединил к России.

– А в домашней среде, на улицах, были какие-то разговоры на эту тему?

– Нет. Люди старшего поколения – все были нормальные. И учителя, и мои знакомые, и родители.

– А одноклассники?

– С одноклассниками мы начали ругаться, когда началось всё это: УПА, Бандера и так далее. А потом случился оранжевый майдан, и многие у нас надели оранжевые ленточки.

– Многие – это как? Три человека в классе, или половина класса?

– Они были очень активные, поэтому казалось, что их много. Они были меньшинством, но у них была выраженная гражданская позиция.

– То, что сегодня говорят о себе самые заядлые украинофилы – о своей литературе, о своей истории, – как ты это расцениваешь?

– С украинской культурой я знакома, наверное, лучше, чем многие, кто про неё пишет. Украинская культура есть и местами она очень неплоха. Та же Лина Костенко, вне зависимости от её политических убеждений, – прекрасный поэт. Украинские народные песни мне очень нравятся, есть хорошая литература, преимущественно XX века. Можно меня сейчас закидать камнями, но Василь Барка – ярый русофоб и антисталинист – писал с литературной точки зрения очень неплохо. Микола Хвылевой, Сосюра, Малышко – замечательные поэты. А Лина Костенко – просто моя любовь.

– Ты по-украински говоришь?

– Да, свободно… Только устала от него. Наверное, потому, что мне его слишком активно навязывали. Когда я приезжала в Россию, ещё живя на Украине, мне очень нравилось, что вокруг русский язык, надписи на русском языке, вывески. К украинским надписям тоже привыкла, но русские лучше, как оказалось. Читать на украинском тоже свободно могу. Но сказать, что украинская культура в чём-то круче русской – это будут очень большой ложью. И это не от того, что Украина меньше России. Франция тоже меньше России. Просто у Украины истории толком нет. Вся её история заключается в том, что она была под тем-то и под тем-то… Но я категорически не согласна с утверждением, что в силу этого самой Украины нет. По факту мы её имеем. Давайте уже с этим что-то делать. А пытаться делать вид, что её не существует, – нелепо.

Аня заказала себе мохито. Безалкогольный.

На улице стояла ужасная жара.

– Ты была единственным ребёнком в семье?

– У меня ещё братец есть. Причём вот он – яростный украинский националист.

– Он же русский.

– Технически да, но он говорит, что раз он родился на Украине, значит, он украинец.

– А что, как ты выражаешься, «технически» происходит с людьми, раз у них случается такая перезагрузка программы?

– Во-первых – школа. Во-вторых, насколько я понимаю, у них там какая-то особая тусовка – я не очень в это вникала, но он очень интересуется бодибилдингом… Но я этой среды не знаю, я уехала из Харькова, когда он был ещё мелким.

– То есть, вы ещё не успели с ним сдружиться, о чём-то поспорить?

– Да, всё же разница семь лет.

– И ты с ним не общалась больше? Не звонила, не спрашивала: что с тобой стряслось, брат?

– Мы поссорились не из-за политики, а… он действительно очень хамоватый ребёнок вырос.

– А у родителей как с ним отношения?

– Родители к этому относятся так: это, конечно, дурак, но это же наш сын.

– Он никуда не ездил воевать? Он просто бродит и кричит кричалки?

– Нет, он даже не кричит кричалки. Он больше в интернете воюет. Какое-то время я ещё думала, что можно с ним помириться, но когда после Одессы я увидела его пост про «жареных колорадов», я подумала, что всё.