Захар Прилепин - Всё, что должно разрешиться. Хроника почти бесконечной войны: 2013-2021 [litres]

Такой поворот сюжета, призна́юсь, был для меня совершенно неожиданным.

Некоторое время я смотрел на своего собеседника и лихорадочно думал: может, вместо легендарного ополченца Теймураза я познакомился с каким-то другим Теймуразом, пострадавшим от «сепаратистов»?

– Там, в процессе допросов, появлялись ли вменяемые люди, которым можно было всё как-то объяснить? – аккуратно спрашиваю я.

– Учитывая то, что я сейчас здесь с вами сижу, вменяемые люди там были, – едва-едва улыбаясь, отвечает Теймураз. – Хотя я тогда думал, что в лучшем случае меня расстреляют, а в худшем случае я погибну в ходе очередного допроса. Потому что люди, которые хотят услышать то, что хотят, – они в любом случае пытаются это получить. У них всякая последовательность в ответах вызывает агрессию: мол, неужели ты сильнее нас, мы же тебя по-любому можем сломать. И когда ты рассказываешь, что живёшь в Москве, что у тебя есть семья, есть телефон и всё это можно проверить, – в том числе у меня на теле татуировки имеются достаточно давно, и найти второго такого же человека просто нереально… И это всё равно не срабатывало.

42 дня я провёл на подвале. Я встречал новых людей и провожал старых, я стал там неким старейшиной. Потом нас перевезли в РОВД Славянска, мы сидели в ИВС. Там были более комфортные условия, потому что в СБУ был реальный подвал.

– Среди допрашивавших вас были какие-то известные люди, которые потом вам встречались? Приходилось пересекаться с теми, кто допрашивал?

– Да, конечно. Только я сейчас не хотел бы об этом говорить, потому что эти люди сегодня занимают официальные посты. Собственно, к ним у меня никаких претензий, так как именно они стали тем буфером, и, в конечном итоге, гарантом того, что я сегодня живой.

– Как вы оттуда выбрались в конце концов?

– 3 июня в Семёновке началось полномасштабное наступление, был очень жёсткий бой – и большие потери среди ополчения… Появились потери – понадобились резервы. Был придуман штрафбат, чтоб было, кому копать окопы. Мне посчастливилось попасть в этот штрафбат. Его только создали – и 4 июня мы уже копали окопы под огнём миномётов. На второй день случился такой обстрел, что конвойная служба, которая нас охраняла, просто потерялась. И я обращаюсь к ополченцу Боцману: «…поговори, чтоб оставили меня здесь. Потому что на подвале – это точно не моё. Я не буду никуда бежать. Не зря же я провел 42 дня на подвале, надо завершить эту историю правильно».

Тогда ещё не было никакой «Спарты», но Моторола уже руководил своей группой. Было его волевое решение – он взял и позвонил в военную полицию. Мне тут же выписали вольную, и я остался там, на переднем крае войны, у Мотора в отряде.

– Нет-нет-нет, подожди, – прошу я, почему-то перейдя на «ты». – Как так могло случиться? У меня психологически это не стыкуется. Ты безо всякой вины сидишь полтора месяца на подвале, тебя допрашивают, тебя пытаются запугать, унизить, – ты же должен всю эту «русскую весну» возненавидеть, и уж точно не воевать за неё. Какая-то идеологическая подоплёка должна была возникнуть? А то получается: приехал, сел, из тюрьмы пошёл на войну – какой-то важный момент выпадает.

– Вы правы, – соглашается Теймураз. – Идеологическая подоплёка возникла в подвале СБУ. Вроде как я военнопленный, непонятно по каким мотивам угодивший в подвал. Чем дольше я сидел, тем лучше понимал: меня просто так не отпустят. Мало ли, я выйду и расскажу, что сидел на подвале. Сейчас правду может рассказать каждый, даже без журналистов: интернет, камера – и всё.

Но, с другой стороны, я видел, что нам приносят ту же самую еду, которую едят ополченцы. Нам всем готовили местные жители. Обычные люди приносили нам консервы, компоты, всякие закатки. Ополченцы, которые с нами выезжали и нас охраняли, – они с нами делили эту еду.

Наконец, я был поражён, что ополчение составляли местные; почти все они были люди не военные. Спрашиваю у одного: а ты чем занимался? Говорит, на рынке очками торговал. «А зачем тебе, – спрашиваю, всё это?» Он: «Ну как? Я же в Славянске вырос, здесь у меня мама живёт, здесь отец похоронен». Для меня всё это явилось мужским показателем: люди ничего не бросили, не убежали. Они не наступают, не убивают, они просто защищают свою территорию…

К тому же – на подвале были разные люди: имелись представители «Азова» и другие, им подобные.

– А в Москве у вас остался кто-нибудь?

– Супруга с ребёнком.

– Они подали в розыск, когда вы пропали? Или вы смогли как-то передать им весточку?

– После этих 42-х дней, только на третий день я смог позвонить. В Семёновке тогда не было никакой связи. Попросил ребят-журналистов, чтоб позвонили и передали, что я нахожусь там-то и там-то, и при первой возможности наберу.

– И? – не унимаюсь я. – Когда вы с женой поговорили впервые? Какой была её реакция?

Теймураз секунду молчит, потом всё в той же совершенно спокойной манере поясняет:

– Это сложно объяснить постороннему человеку, сложно понять умом… Но, ещё в Москве, собираясь в дорогу, я понимал, что еду туда, где идут боевые действия, и я могу просто оттуда не вернуться. У меня был опыт, когда мой приятель уехал по туристической путёвке и пропал. И у его жены возникли трудности с документами, с разрешениями и т. п. Поэтому я развёлся. Это было непросто, потому что супруга не понимала, как такое можно совершить. Но я переписал всё, что у меня было, на неё, и уехал. И когда я сидел на подвале, я понимал, что поступил правильно.

(Здесь возникла пауза: я пытался хоть как-то обдумать услышанное. Теймураз невозмутимо ждал следующего вопроса. Если б я молчал три минуты, он тоже молчал бы и, ничем не смущаясь, ждал.)

– …сколько вы были в браке?

– С 2011 года.

– То есть три года?

– Да, но до этого мы были знакомы пять лет, поэтому нажитого общего было много. Тем не менее, этот поступок я совершил.

– Правильно ли я понял, что у вас уже не было отношений? Или, когда ты дозвонился, она сказала: приезжай уже домой, прекрати всё это?

– Конечно, для неё это был шок, и она просила приехать, но я сказал, что не смогу этого сделать. И это был выбор не между семьёй и войной. Я должен был здесь остаться, потому что оказался неслучайно в этих местах.

– Сколько было твоему ребенку тогда?

– Два года.

Я больше эту тему не затрагивал. Ну, действительно всё это сложно понять умом. В конце концов, если ты хочешь перевести имущество на жену, разводиться необязательно. Но человек сделал так, как сделал, и мы можем только принять это как данность. Мы знаем лишь то, что нам сказали. То, что мы хотим додумать по этому поводу, в конечном итоге, характеризует исключительно нас самих.