Михаил Дегтярь - Репортер

Подойдя ближе, мы поняли, что произошло – водитель-азербайджанец привез на кладбище русскую проститутку – знал, очевидно, что в это время людей здесь не бывает. Мусульманин привез православную на еврейское кладбище, и не знаю, уж чьи святые решили не допустить богохульства. Сколько лет прошло, а до сих пор помню дикий скрежет машины в железных ограждениях могил, мат водителя и дикий хохот крашеной блондинки…

В то время Юлик начинал работу над своим главным фильмом «Не бойся, я с тобой» по сценарию выдающихся драматургов – Юлия Дунского и Валерия Фрида.

Скоро я познакомился с ними, и это стало одним из самых ярких знакомств в моей жизни. Многие, кто знал этих феерических людей, согласятся со мною.

Какую же они прожили жизнь!

Учились в одной московской школе. Вместе были репрессированы якобы за подготовку покушения на Сталина во время его проезда по Арбату. Вторую половину 10-летнего срока – благодаря помощи знаменитого кинодраматурга Алексея Каплера – сидели вместе в Инте в Минлаге. Вместе в 1954 году после окончания срока остались в Инте на вечном поселении, которое оказалось не вечным. Вместе в 1957 году вернулись в Москву, вместе начали писать сценарии, жили в одном подъезде на одном этаже в доме рядом с метро «Аэропорт».

Юлий Теодорович болел астмой. Постоянно принимал лекарства, которые с одной стороны, помогали ему дышать, с другой – разрушали организм. В какой-то момент Юлий Дунский устал бороться с болезнью и решил покончить с собой, чтобы не мучить себя и своих близких. В его квартире была роскошная коллекция оружия. Чтобы держать дома такую коллекцию, необходимо было вступить в Московское общество охотников. А охотничий билет давал право на приобретение охотничьего ружья. С помощью этого ружья Юлий Теодорович и решил уйти из жизни.

23 марта 1982 года Юлий Теодорович отправил всех из дому, написал записки – в милицию, чтобы никого не винили, жене Зое, своим друзьям и отдельно – Валерию Фриду. Все рассчитал. Чтобы близкие не испугались, решил их предупредить – на двери ванной повесил табличку: «Я застрелился». Сел в ванну и выстрелил себе в рот.

Записку друзьям мне дал прочесть Валерий Фрид. Не буду ее пересказывать…

Я часто бывал в гостях у Валерия Семеновича. Бывало, выпивали с ним. Пил он только водку, но как-то странно – три четверти рюмки бесшумно проглатывал, а оставшуюся четверть подсасывал с характерным свистом… Много рассказывал мне о жизни в лагере.

Я запомнил его историю о том, как они с Дунским, будучи уже на вечном поселении, сбежали на неделю в Москву.

Дважды в месяц они должны были являться к коменданту, чтобы отмечаться. В очередной раз они отметились и взяли билеты в мягкий вагон поезда «Воркута – Москва». В мягкий не ради роскоши, а чтобы проверяющие не заподозрили в них беглецов: в таких вагонах ездила только солидная публика. Для этой же цели купили дорогие пижамы… И все сработало. Побыли в Москве и таким же путем вернулись обратно.

О своих с Юлием Дунским лагерных годах Валерий Фрид написал блестящую книгу «58 с половиной, или Записки лагерного придурка»…

В 1952 году, сразу после освобождения из лагеря, Дунский и Фрид написали в Инте выдающийся рассказ «Лучший из них» – на блатном жаргоне.

Иногда Дунский и Фрид читали «Лучший из них» своим друзьям – как правило, происходило это после застолья и немалого количества выпитой водки.

Однажды рассказ был прочитан при мне. Читал Валерий Фрид, а Юлий Дунский по ходу комментировал: «грабка» – рука, «пропуль» – послание, «писка» – лезвие безопасной бритвы, «кандей» – изолятор, «тягануть» – отругать…

Шел 1981 год, и тогда невозможно было представить себе, что «Лучший из нас» когда-либо может быть напечатан.

Вот лишь небольшой отрывок этого выдающегося произведения:

… В субботу у нас, как положено, танцы. Я как комендант должен там показаться, чтобы помнили, что над ними есть бог и прокурор. На мне эстонский лепенец, расписуха, прохаря наблищены, на грабке перстенек. Я всегда чисто ходил.

Заваливаюсь в столовую, становлюсь у дверей и кнацаю. Все притихли и ждут, когда я уйду. А Вика сидит на столе, со своей гоп-капеллой, и кричит мне через весь зал:

– Здравствуйте, господин гад!

– А, – говорю, – прелестная воровка, обосрала хуй, плутовка! Здорово, здорово.

Она кричит:

– Товарищ комендант, вы такой видный мужчина, а никогда не споете, не сбацаете. Вы не можете или у вас есть затаенные причины?

Я ей ботаю:

– Я с тобой станцую, когда у тебя на лбу вырастет конский хуй в золотой оправе. Но у тебя есть кодло трехнедельных удальцов, и если ты желаешь, то они сейчас будут у меня бацать и на голове, и на пузе, на двенадцать жил, на цыганский манер.

Все ее жиганы втянули язык в жопу и в прения не встревают. А она вдруг толкует мне:

– Скажите, Шурик, зачем вы сменяли воровскую славу на сучий кусок? Или вам не хватало?

Хотел было я ее тягануть, но не стал портить настроения. Сказал только:

– Гадюка семисекельная, не тебе меня обсуждать. Входить в мои причины я с тобой, мандавошкой, не намерен.

И ушел на хуй.

Проходит дней несколько, и она пуляет мне ксивенку:

– Мне нужно с вами поговорить об очень важном.

Я эту ксивенку порвал и хожу как ходил. Однажды по утрянке она меня штопорит у конторы.

– Вы получили мой пропуль?

– Получил, – говорю. – Что из этого?

– У меня есть к вам разговор.

Я ботаю:

– О чем нам с тобой толковать? Ты крадунья, законница, а я убежденный сука, вечный враг преступного мира. Иди и забудь меня. Попутного хуя в сраку!

Поканала она от меня, а сама худенькая, щуплая, как воробьенок. Мне даже ее жалко стало. А, думаю, ни хуя! Подумаешь, принцесса Турандо!..

Вечером с сельхоза приезжают бесконвойные возчицы. А там была одна Ленка, которую я раньше харил. Я ее волоку к себе в кабину, пошворил и отпустил в барак ночевать. Только заснул, в окно стучат:

– Шурик, беги в женскую зону, Вика твою Ленку порезала.

Я схватываюсь и – туда. Залетаю в барак – гвалт, хипеш, бабы все голые, лохматые – тьфу, обезьяны! Ленка на полу, вся в краске, базлает не своим голосом, а Вика с пиской сидит на своих нарах.

Я к ней подошел, тырсанул разок, отмел мойку и говорю:

– Собирайся!

Она ничего – встала, пошла. Вышли мы на двор, и я ей толкую:

– Дура ненормальная! Ну, на хуя она тебе сто лет усралась? Теперь тебе верняком карячится срок. Чего вы с ней не поделили?

А она заплакала и ботает:

– Я ее пописала за то, что ты с ней шворился. Учти, я всех порежу, с кем ты будешь. И тебя порежу. Я тебя люблю и не могу без тебя жить.