Александр Образцов - Европа – полуостров России (сборник)

На рубеже поэзии в городе Петербурге располагаются две заставы: Бродскизм и Кушнеровщина.

В чем особенность этих застав? В том, что они закрывают собою широкий фронт. Практически никто не просочится. Потому что Бродский закрывает полностью весь левый фланг, а Александр Семенович со всею своею тщательностью работает в остальных направлениях, в основном в традиционных жанрах. Даже оды иногда прихватывает, чтобы не кисли и не употреблялись кем попало.

Однако только присутствием этих двух имен всю картину достойную разве что Босха (вспомним хотя бы Сорокина с Вик. Ерофеевым) объяснить невозможно. И нельзя даже Нобелевского лауреата подозревать в подобном влиянии на окружающую жизнь. Смею заметить, что даже товарищ Сталин не обладал решающим влиянием на ход событий. Существуют более общие объективные причины упадка. Одна из этих причин – герметизм.

Сегодня стоит вспомнить Осипа Мандельштама, Николая Олейникова или даже Велемира Хлебникова. Ни один из них не был герметистом. Ни один не выстраивал крепостных стен между собою и читателем. Хотя все трое погибли не в своих постелях. А были бы осторожнее, могли и премии получать.

Сегодняшние лауреаты мало обижены жизнью. Высылку Бродского в Архангельскую область Ахматова не случайно назвала подарком судьбы. Александр Семенович уже лет пятьдесят выпускает по книжке в год: вот ведь человек поразительного вдохновения! Чем, интересно, он его кормит и в каком подземелье держит на цепи?

Герметизм всех прозападных советских поэтов несомненен. Все эти Евтушенки с Вознесенскими только обозначают демократизм и оппозицию другим западникам, с других застав. Глаза у них ледяные. Вы поставьте рядом Есенина или Заболоцкого.

Отчего же развился герметизм в поздней советской поэзии? Оттого, что по словам Межирова «муз с Олимпа перестал поставлять Аполлон»? И потому тоже. Очень уж легко поскидали с себя всё Ларины и Ростовы.

Но были и поосновательнее причины. Одна из них – поражение России в мировой борьбе. Казалось бы, о каком поражении речь? Выигранные войны, космос, искусство 20 века – сплошь русские!

Вот потому и поражение. А к поражению полагаются могильщики. Если Бродский при жизни не стеснялся плевать в восточную сторону, то Кушнер предпочитает собою любимым и единственным захлопнуть толстый том под названием «Русская литература».

Это еще поэт с Запада некто Хазанов отлил девиз – спасаться в языке. Русский народ, как оказалось, недостоин своего великого языка, поэтому мы отнимаем у него право на данный язык и уводим в собственное пользование. Бродский, правда, пытался окончательно порвать и с языком, но опыты его в английском ужаснули американскую критику. Всё же старые русские типа Набокова были покрепче.

Значит, теперь еще и язык. Вслед за «Роснефтью», алюминием, сталью. Вслед за яйцами Фаберже. «Выношу мебель!» – как нагло заявил товарищ Бендер, совершая уголовное преступление.

В городе сегодня бродскианцы контролируют всё. Чтобы не шевелилось. Два неумирающих толстых журнала, три с половиной полудохлых издательства. Больше не надо. Больше – опасно.

Как говорила незабвенная дочь Альбиона: русских должно быть не больше 15 миллионов, больше – опасно.

Так и петербургская русская литература: держать ее изо всех цыплячьих сил.

Думается всё же: посыплются вскоре все ваши застежки и запоры. Вместе с вашим герметизмом собачьим.

Полтора десятка лет назад СССР еще существовал в сознании местных писателей. Их грела единственная мысль, которая может греть в этой профессии: нас ждут.

Кто ждет? Те, кто не смог дождаться при Советской власти, потому что Советская власть всегда боролась с талантом и свободой.

Здесь надо сделать паузу. И понять, что Советская власть не хотела умирать и потому боролась со всяким, кто покушался на нее.

Но я не знаю ни одного действительно одаренного автора, который бы не шарахался от Советской власти, когда она хотела его приголубить.

Этот феномен до сих пор не понят. И не исследован. Почему писатели (а именно они провели всю работу по свержению Советской власти) так жестко стояли против нее? Чего они добивались? Братания с западными коллегами? Но всегда было известно, что западные писатели никогда не имели и десятой доли того влияния на общество, какое имели русские писатели. А говорить о такого рода отзывчивости с их стороны было просто смешно: никто на Западе никогда не выделял нравственное – только успешность была там в цене.

Поэтому основной причиной неприязни писателей к власти в СССР была жажда абсолютной славы. Их не устраивала уже роль любимцев общества, не грели льготы квартирные, профессиональные и прочие. Их сжигала бешеная зависть к писательской славе идолов 19 – начала 20 веков. Каждый из них видел свои книги выложенными в каждой квартире в качестве учебника жизни. Естественно, чем больше был градус нетерпения, тем мельче становился талант.

Но русский читатель также несопоставим с западным. Он ждет и надеется, что завтра или уже сегодня вечером над страной вознесется новый Пушкин. Только этим можно объяснить безумные вечера в Политехническом и расцвет Самиздата.

В начале 90-х годов 20 века в России произошло событие, сравнимое с распадом СССР: русский читатель массово отвернулся от русской литературы вообще . Почему?

Только не потому, что вдруг понял нравственное падение писателей, их продажность властям. Сам читатель всегда жил по понятиям, дисциплинированно ходил на собрания и состоял в правильных организациях. Так что правдолюбие писателей ему было скорее неприятно.

Я не говорю о наиболее громкой экзальтированной части читателей, которые в основном и раздували вопрос о необходимости писательского целомудрия.

Но сами писатели относились к своей роли совести народной довольно потребительски.

Я не говорю, опять же, о небольшой части писателей, красиво соответствующих этой роли. Но не могу назвать в качестве примеров известные имена Солженицына, Твардовского или Шолохова. Не потому что сомневаюсь в их искренности, а только лишь потому, что известные люди по определению не могут быть свободными и нравственно чистыми: карьера не позволит им это сделать. Это не требует даже доказательств, поскольку очевидно.

Совестью народа могут считаться те незаметные, часто мало искусные, но предельно искренние самодеятельные писатели, которые, собственно, и составляют золотой фонд не только русской, но и мировой культуры.

Критика и обыватели называют их графоманами. Их существование почему-то страшно нервирует пишущую публику. От них шарахаются, их всячески поносят. За что? За их безмерную любовь к слову? За то, что все их силы идут на оплодотворение литературой, и именно они рожают новые имена?