Александр Образцов - Европа – полуостров России (сборник)

В Соловьевске умерла моя мама. Мне было тринадцать лет. Она умирала страшно, от рака. Память об этом помогла мне победить ту же болезнь спустя 34 года.

Вернемся к пространству. Отца повысили в должности, назначив главным экономистом треста «Амурзолото» и он, имея восемь классов образования и будучи сыном лишенца, достиг пика своей карьеры. С тремя детьми мал мала меньше он прибыл в город Свободный, откуда я родом. То есть, за 14 лет я совершил малый круг по своей малой родине – Амурской области.

После школы я решил зачем-то ехать в Ленинград. Почему, зачем? Непонятно. Здесь жила старшая сестра мамы, но я ночевал у нее в комнате всего несколько ночей. Потом поступал в Институт Репина (нагло и бессовестно) без всякого на то основания. Дальше было уже неинтересно: учился в ЛГУ на географическом факультете (знал географию блистательно – тоже вывих разума). С третьего курса меня призвали в армию (через месяц после призыва вышел указ о брони для студентов – но это так, небольшой штрих к вопросу о сатанинских силах, сбивавших меня с курса). В армии ответственно начал писать сентиментальные стихи и какие-то куцые отрывки в прозе.

Снова о пространстве: первый год я служил в Умани и Гайсине на Украине, а потом – в Серышево Амурской области! То есть, это был второй круг, большой, размером в страну. В дальнейшем я восемнадцать раз (!) пересекал в плацкартном вагоне всю страну от Ленинграда до Свободного (8000 км).

Из наиболее интересных подробностей жизни отмечу 16 лет в рабочих общежитиях Ленметростроя. Кто жил в общагах с проходчиками – поймет, о чем речь.

И всё время я писал. С восьми лет каждый вечер перед сном я сочинял по роману. Перейти на дурацкий письменный язык удалось только годам к тридцати. С тех пор одна мысль меня гнетет и унижает: где и как прячутся люди, умеющие наслаждаться Чеховым и Гоголем? Громадный опыт жизни говорит о том, что их нет. Всё это поза. Не могут люди, любящие настоящие стихи, рассказы, пьесы, так ненавидеть всё современное.

Поясняю. Мне достаточно прочесть несколько строк любого автора, чтобы понять умение приставлять слова одно к другому. Именно в промежутках между словами и в их причудливых связях скрыто всё передаваемое людьми знание. Или у тебя есть этот дар или его нет.

Был только один период в краткой истории нынешней англосаксонской цивилизации, когда дар искусства полностью воссиял над миром – это рубеж двадцатого века в России, называемый почему-то «серебряным веком».

Но переживание было слишком острым – англосаксонцы прихлопнули русское Возрождение. Что с них взять? Ведь сама Британия, как доказал лингвист и мыслитель А. Драгункин – это остров отморозков. Именно наши отечественные отморозки, изгнанные из Руси за беспредел, завоевали под именем норманнов и прочих данный авианосец. В английском языке практически все корни русского происхождения, а английский мат – калька с нашей блатной речи. Не стоило бы здесь уделять так много внимания столь ничтожному предмету, но именно фальсификаторы из Лондона уже больше четырехсот лет мучают Россию за тот давний отлуп.

Наша обязанность – противостоять нашествию мракобесия с Запада. Великие восточные цивилизации в двадцатом веке подтянулись с нашей помощью к этому святому делу. Победа будет за нами, как сказал один неглупый человек.

Что требуется для этого? Требуется сохранить нажитое и прирастить его. Сцепив зубы, собрав силы – расцепить удушающий захват. Внимательно присмотреться к окружающим даровитым людям и сомкнуться в стальную рать умеющих составлять слова, смешивать звуки и краски.

И заставить, в конце концов, читателей, слушателей, зрителей напрягать свои мозги. Потому что только потрудившись можно достичь наслаждения.

Мною написаны около сотни пьес, тысячи четыре страниц прозы и публицистики и около шестисот стихотворений.

43 года я пишу сознательно прозу, пьесы, стихи. И все эти годы, за исключением последних шести месяцев, меня терзало чувство отчаяния, ничего общего не имеющее с творчеством. Это отчаяние трудящегося, работающего Сизифом.

Тот, кто кроме удовлетворения от удачных работ руками и головой по хозяйству знает еще удовольствия плотские – половые, гастрономические, актерские, и причастен к преобразованию хаоса, бушующего в голове, в легкие, стремительно-мощные строки, знает, что с этим последним ничто не сравнится. Даже сочинение музыки, даже изготовление живописных полотен. Потому что музыка и художество все-таки имеют в своей основе готовые инструменты, определенно звучащие, и краски. Работа со словом начинается с подлинного хаоса. Все слова, с которыми соприкасаешься в момент решения писать больше чем мертвы – они легковесны, пошлы, омерзительны. Они в этот момент – антислова. Их надо заново отлить.

Такова профессия. А поскольку лица, владеющие словом, практически владеют властью, то положение писательства, как фундаментальной основы цивилизации, становится очень уязвимым. Несомненно, что владение скрипкой, скажем, невозможно имитировать. Однако полно шарлатанов (даже с посмертной славой) в среде живописцев. Убогие мелодии звучат из века в век. Почему? Потому что искусство, всеми своими лапами стоящее на природном даре, подвергается беззаконной атаке. Скрипач на 90 процентов зависит от трудолюбия и учителя. Писатель зависит только от бога. С этим никто и никогда не примирится. Настоящих писателей будут всегда поджаривать на кострах, заливать им олово в глотку и отсекать пальцы. Но прежде, чем заняться уголовщиной, их постараются не заметить.

Сегодня миллиарды слов рождаются и умирают тут же, одномоментно. Есть даже такие газеты (например, «Метро»), которые сознательно делаются для урны.

Шарлатаны идут в атаку с огнеметами. Они убивают слово, речь, стиль, форму. Им надо снизить планку до земли, чтобы уже никто не отличил их от Гоголя или Флобера.

Все Гоголи и Флоберы – в прошлом! Вот – цель.

Все народные восстания бессмысленны и беспощадны! Вот – цель.

Все могут всё. Но некоторые еще и имеют всё. За что? За ум и хитрость.

Два способа (кроме отсекания членов и сожжения на кострах) исправно помогают всевозможным говорунам морочить страны и народы. Первый: не печатать, не подпускать к микрофону, на экран. Второй: развивать и культивировать у настоящих писателей настоящую скромность. То есть, если меня или другого настоящего не замечают, то мы не станем кричать и требовать третейского суда: мы станем гордо и скромно в сторонке. Мы постоим. Десять, двадцать, пятьдесят лет. Что за проблема? Вино, чем старше, тем лучше.

Эй, вы! Бандиты, отщепенцы, подонки, тупые !