Александр Образцов - Европа – полуостров России (сборник)

Выходите на площадь.

Чтобы все увидели, кто чего ст о ит.

А вы-то, все остальные? Читатели? Какие вы читатели? Вы такие же тупые , потому что настоящий читатель это человек, который любит работать головой, который не мыслит для себя более высокого наслаждения, чем благодарность за наслаждение. Вы обычную фразу «Маша ела кашу» не сможете отметить среди хаоса псевдофраз.

За время своей немалой жизни я не встречал ни одного настоящего писателя, который бы добился широкой известности. Могу назвать ряд шарлатанов, скажем, в поэзии: Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина, Бродский. В прозе: Аксенов, Битов, Распутин, Астафьев (еще и Гроссмана можете прицепить для колорита).

Спр о сите, с чего я так разорался?

Отвечаю: я нашел способ борьбы с тупыми . Шесть месяцев я выпускаю свои книги и продаю их. Я испытал за шесть месяцев все те чувства, которых был лишен предыдущие десятилетия.

Причем я не кажусь даже себе самому неудачником. Больше того: множество людей в театре и литературе считают меня баловнем судьбы. То, что я позволяю себе высказывать на страницах газет, они не смеют произнести даже в сортире, дернув ручку гремящего слива воды. Повторяю: я – баловень судьбы. Но мне омерзительно зависеть от посредников: редакторов журналов и министерств культуры, издательских бумажных крыс, перекупщиков тиражей и воняющих хамством и тупостью спонсоров .

Я независим благодаря принтерам фирмы «Хьюлетт-Паккард»!

Я ненавижу американский империализм, мне не нравится цинизм Запада, но по иронии судьбы именно фирма “HP”, а не журнал «Огонек» или театр имени Ленсовета сделала меня могучим.

Я выпустил свыше ста своих книжек. Я могу в течение дня издать два-три названия. Как только я хочу опубликовать любое свое совмещение текстов, я делаю это.

Теперь остается научить моему ремеслу остальных настоящих писателей.

Правда, мне известны всего несколько имен. Но это немало! Я их всех издам, ждите!

И ищите, ищите вокруг себя могучих мастеров. Ведь анекдоты не Жванецкий сочиняет. Жванецкий только завидует русскому народу.

Нам, то есть.

В качестве небольшого презента и указания на то, что надо искать в окружающем океане слов, приведу три-четыре текста (своих, разумеется).

Одного человека сдернули с постели, потом ударили по голове, так что треснул череп, потом его рвали собаки, несколько раз его сбрасывали с машины на полном ходу, одна рука у него превратилась в мочалку, ноги ему разбивали блинами от штанги. Когда он пришел в сознание, то у него на глазах замучили всю его семью и после этого спросили:

– Фамилия?..

Он назвался.

Его отпустили. Оказалось – не тот.

Однажды давно, очень давно шел виноградарь по дороге. Было жарко, он остановился и посмотрел на небо. Там не было и намека на близкий дождь. Одна седая от зноя голубизна.

И виноградарю так захотелось дождя, нестерпимо! что он не отводил взгляда от неба.

Ожидание становилось все нетерпеливее, и скоро виноградарь забыл всё на свете, он забыл даже то, что он человек и что он смотрит в небо.

Сколько он так стоял, сказать невозможно, но он очнулся только тогда, когда бушующая вода дошла ему до колен.

Так начался Великий Потоп.

В любую из ночей, когда думаешь о неудачах, о том, что жизнь про ходит быстро и неинтересно, вспомни, что вот там, в тех домах, на которые ты смотришь с завистью, думая, что там-то, у них всё хорошо! – так вот там сейчас наверняка есть человек, которому негде спать. Он пристраивается на ступеньке, уткнувшись лицом в колени, и мечтает об одном только, только об одном…

Зачем же тебе надо так много?

Покупаешь, покупаешь, а кто читать будет? Годами стоят в шкафу, на стеллажах книги по истории, книги по искусству, книги писателей и поэтов. Сотни, даже тысячи. Кто будет читать, если каждый день газеты, газеты, газеты.

Но только представишь себе, что книг нет… как это? Как будто сорвался с проволоки, уже привычный к балансу. Как будто обнищал вконец. Почему?..

А потому что покупая книги, собираешь свою семью. Выбираешь родственников и знакомых. Они стоят молча по полкам, наполняя тебя своими неизвестными, но несомненными достоинствами. Разве они не научились ждать, написанные две тысячи лет назад? В прошлом веке? В бездонной тьме тридцатых годов?

Они заполняют воздух квартиры распирающими их событиями. Недочитанный «Чевенгур». Тщательный собиратель времени Флобер. Бесконечно читаемый с любой страницы Чехов. Тацит. Кальдерон (до второй страницы). Ивлин Во. Кафка (уже скучный). Варлам Шаламов. Мандельштам, всеми своими словами родной.

Наступает пристальный день, осенью, только что гремели трубы отопления и уже тепло, уютно, ветер бестолково носит косяки мокрого снега за синеющим окном, а в руки ложится невзрачный первый том Лермонтова за 1957 год и первое же «Когда волнуется желтеющая нива…» наполняет сердце таким уже мало знакомым чувством умиления и по коя, что оно просит печали и горечи. Почему? Как сказано «сила жаждет, и только печаль утоляет сердца».

И дальше, по волнам немыслимых русских шедевров, через 1839, 1840, 1841 годы, до смерти: «… и смерть пришла: наступило за гробом свиданье… Но в мире новом друг друга они не узнали». Неужели и они были так же суетливы, вспыльчивы, поверхностны, как мы? Да, так же. Летит уже нешуточный снег в конце сентября, качается седьмой этаж, торгуют люди.

Книги стоят смирно, вовеки веков.

В нас сидит бес разрушения. Надо это понять и попытаться изгнать его.

Обычно кивают на окружающих: вот, мол, какие они нетерпимые и злые. Я буду ссылаться на себя самого. Так ближе и удобнее.

Во времена Брежнева я гордился одной своей непримиримой чертой характера: я не поддерживал полезных знакомств. Как только мне казалось, что знакомство таит для меня какую-то выгоду – возможность где-то на печататься или поставиться, получить выгодный договор или отхватить без очереди что-то по номиналу – я ощущал в себе некое сопротивление и, всячески его культивируя, не звонил, не приходил, не переписывался. В чем-то, как я теперь понимаю, я был прав. И нищета, сопутствующая моей жизни, благородна, хотя и противоестественна.

После 85 года все больше и больше открывается возможностей жить общественной жизнью, не боясь испачкаться. Но все больше и больше растет раздражение. Хочется все разрушить, все, все! И всех разогнать. Чтобы остались только чистые люди. Такие, как я, к примеру. Это в нас говорит бес разрушения.

Человек в условиях серости не стал лучше. Но гибкая человеческая природа нашла такие формы приспособления к жизни вопреки системе, что не считаться с этим нельзя. И уничтожать ее, наивно представляя тоталитаризм некими путами на свободном человеке, самоубийственно. Система вросла в нас надолго, навсегда. Жить надо, учитывая это.