Журнал «Знание-сила» - Знание-сила, 1997 № 06(840)

Через некоторое время к тазу подошли цесарки, презрительные и чопорные, выхватили плавающие зернышки и, судача, удалились.

Огород тоже изнывал от жары. По капустным кочанам и цветущей редиске он угадывался на заросшей земле. Почти вплотную к нему подступал донник, в его благоухающих желтых зарослях можно было скрыться с головой.

И здесь раздавалось воркование голубей, но пение иволг перекрывало все. То было настоящее царство птицы-флейты. Если бы не мысль о егере, я чувствовала бы себя счастливой.

На его домике висел замок. Я решила спуститься к берегу и тут впереди, на тропе, увидела человека. В фуражке с лесной эмблемой.

— Ну и попадет же вам от директора,— сказала я.— Он вас вчера искал.

— Как бы ему самому не попало. Глядишь, заклюют, как ястреб фазана, а перышки по ветру пустят.

Такой оборот удивил меня, заставив посмотреть на егеря внимательней. Как видно, то был нелюдим, оберегающий свое одиночество.

— Интересно, это директор, что ли, фазан?

— Кто он, после узнаем. Не хвались, говорят, в лес, а хвались из лесу,— многозначительно ответил егерь и пояснил: — Люди пострелять приезжают, а у него присказка: «На охоте, как в бане, все равны»... Никого не уважит, знает долбить: «Любите природу в живом, а не жареном виде!» Вот и нажил врагов. Видано ли, озеро запалили! Камыш полыхал за версту. Пока хватились, глядь, и деревья рядом вспыхнули свечкой. Так на виду и торчат головешками. Камышовки, фазаны, утки — все погорело. Да и без пожара полно неприятностей. Несколько кубов леса — бревно на бревне, черт ногу сломит — лежат брошенные, уже сгнили почти, только глаза ими колют, а вывезти — тракторов не дают. Зато перепахать наш заказник — это пожалуйста: и солярка, и трактора — все нашлось. Зайчат, фазанят передавили начисто. Видано ли, пахать места гнездования! А вчера кабана грохнули. Кто? чего? неизвестно... Лужа крови да ружейная гильза — и ищи ветра в поле.— Оглядев меня с ног до головы, егерь спросил: — Ночевать хоть не страшно было?

— А чего бояться,— сказала я, не моргнув глазом.

— Дурдом неподалеку... Оттуда люди сбегают...

— Ну и пусть сбегают. Мне-то какое дело?

— А пристанище ищут здесь.

Эти малоприятные сведения озадачили меня задним числом. Я связала их с видом странной комнаты и мертвой змеи под окном.

— А еще мышей пропасть,— добавил егерь,— змеи вползают...

Готовность, с которой он выдавал неприятности, показалась мне подозрительной. Было похоже, что егерь нарочно стращал, чтобы избавиться от меня побыстрее. Чем я мешала бестии, понять было трудно.

— А приезжие горожане все одинаковые. День походят: «Ой, как у вас тут красиво! Вода, лес, птицы поют!» На другой день спрашивают: «У вас удочки есть?» Даю удочки, садятся ловить. Скоро и это надоедает. Походят немного и говорят: «Дайте ружье, пойду в лес, что- нибудь убью». Ружья, конечно, не даю, и они убираются. Вы-то как, не охотитесь?

— Будь моя воля, я вообще бы запретила охоту, хотя знаю: без нее нельзя.

— За вами ухаживать? — спросил он через некоторое время.

— В каком смысле?

— Как за женщиной.

Неожиданное предложение снова заставило меня вглядеться в него.

Вид у него был не самый счастливый. Большие глаза его казались веселыми, но эта веселость отдавала тоской.

Я ответила, что он мне очень понравился, но, если бы он оставил меня в покое, то понравился бы еще сильнее.

Егерь пожал плечами, заметив как бы в свое оправдание:

— Если за женщиной не ухаживать, она может обидеться.— Выждал минуту и тогда, наконец, сказал то, ради чего, no-видимому, и затеял весь разговор: — еще привидение здесь... Имейте в виду... Мое дело — предупредить, а вы уж смотрите... хотите верьте, хотите нет.

В это время ручной ворон снялся с насеста и, перелетев двор, опустился на крышу подъехавшей машины. Из нее вылез водитель. Ворон очутился на плече незнакомца и яростно закаркал. От неожиданности водитель пригнулся, замахал руками. В ту же минуту ворон узрел между зеленью егеря и полетел к нему, каркая еще требовательней.

- Правильно, Карло,— сказал егерь.— Не поорешь, никто не покормит. Так и берем с тобой глоткой.

Водитель меж тем отряхивался, хотя ни пера, ни какого другого «сувенира» Карпо не оставил ему на память. Он вообще не удостоил бы его внимания, если бы яркие кружочки на его рубахе не принял за ягоды.

— Когда есть хочешь, не то перепутаешь,— сказал егерь, подойдя к машине, и, заглянув внутрь нее, спросил: — Можно брать?

— Уговор дороже денег,— ответил водитель, вытаскивая на свет божий тяжелый мешок. Егерь сразу же подхватил его; вместе они потащили мешок к сараю. Через какое-то время они вернулись, но уже в обществе огромного сонного филина, который сидел в корзине.

Карпо точно ветром сдуло.

— Нервы слабые,— сказал егерь.— Нет в птичьем мире таких заклятых врагов, как ворон и филин. Филимон,— представил птицу егерь.— Филин-пугач.

Я уставилась на мрачное существо, озадачивающее своим неподвижным пристальным взглядом.

— На бахчах появились вороны,— пояснил егерь.— Всходы выклевывают, поедем сейчас с Филимоном воров шугать. А вы, смотрите, не обижайте Карпо... Он у нас молодой, в людях не разбирается...

Объяснение этой загадочной сцены явилось позднее. Тогда я не знала еще, что филин, которого называют королем ночи и которого, говорят, побаиваются сами волки, используется для острастки воронов. Суть этой охоты проста. Спутанного филина сажают около дерева и начинают дергать за веревку. Он поднимает шум, бьет крыльями. Окрестные вороны, заметив привязанного тирана, тотчас слетаются, приглашая остальных товарок напасть всем миром. Но сначала они опускаются на одинокое дерево по соседству. Отсюда их и снимет дробью стрелок.

Итак, охотники уехали, а я осталась в обществе ворона, сам вид которого настраивал на мистический лад. Те давние строки — их знает каждый: «Никогда! О, нивермор!..» — не заставили себя ждать. Они пульсировали в голове, вызывая вспышки каких-то мгновенных прозрении. В одиночестве слова егеря о привидении уже не казались беспочвенными. Мысли вертелись вокруг странной комнаты, куда никто не явился. Храбрости моей хватило лишь на то, чтобы оправдать свою тягу книгами, которые я заметила ночью, под лучом фонарика. Главное же влияние можно приписать талисману, переданному мне мамой во сне; я полагала себя застрахованной от всех напастей.

Меньше всего я ожидала найти томик «Великолепного часослова Жана Беррийского». Здесь, в этой глуши... В разбитом доме... Он лежал на столе, раскрытый на сцене соколиной охоты. «Я тоже так хочу»,— было написано на полях от руки.