Журнал «Знание-сила» - Знание-сила 1998 № 06(852)

Спорным тут, с точки зрения внешнего наблюдателя, не захваченного тем же порывом, что и автор, может оказаться — и оказывается — едва ли не каждое слово. Вместе с тем, если смотреть изнутри непосредственно переживаемого впечатления, все сказанное будет очень убедительно. Образ, эмоционально пропитанный, ценностно окрашенный, идет здесь впереди всего и тянет за собой смыслы, порождая их попутно, прямо на глазах, втягивая в эти смыслы многое из его личного и культурного опыта и, конечно, далеко-далеко перерастая собственно «графическую картину».

Именно подобные впечатления и образуют субстрат графологических построений. И графологические схемы, развиваясь из них, их еще искажают, когда пытаются выстроить линейные зависимости между отдельными участками почерка и впечатления.

Уже сам язык, выбранный для описания признаков почерка, влияет на их видение и оценку. Более того, метафоричность и образность графологического языка, то, что при здравом, «научном» рассмотрении неизбежно будет выглядеть как приблизительность его, не случайна и неустранима. Она указывает на самую природу стоящего за этим языком восприятия, на его движущие механизмы — синкретичность, образность, ассоциативность, эмоциональную и ценностную заряженность. Если все это убрать, вполне возможно, этим будет убито само восприятие.

Пора подвести некоторые итоги. В случае графологии мы имеем дело со своеобразным вариантом очень старой проблемы отношения между образным и словесным, проблемы личного опыта и передачи его другим, проблемы целостного и разложения его на составные части, проведения границ между этими частями.

Проблемы такого рода могут едва ли не бесконечно на разных материалах заново воспроизводиться, решаться, допускать бесконечные к себе приближения 1и никогда не решаются окончательно, хотя попутно обретается много результатов, интересных самих по себе. Так происходит хотя бы уже потому, что образная и словесная сферы в человеке соизмеримы не вполне. Это. в частности, служит практически неисчерпаемым стимулом развития последней.

Графология же в ее классическом, традиционном виде обращена к очевидностям обыденного сознания, к характерным для него привычкам связывания понятий и образов, работает с его смыслами. Она — любопытный результат симбиоза представлений и повседневного здравого смысла с его условностями. Графологические построения очень во многом — явления обыденного здравого смысла, мимикрирующие под «науку» в том же обыденном представлении о ней в силу ее высокого культурного статуса. На примере |рафологии, возможно, мы могли бы понять хотя бы некоторые закономерности симбиоза обыденного здравого смысла с другими культурными формами, способами моделирования мира.

Но и к обыденному здравому смыслу интерпретирующее восприятие почерка тоже никак не может быть сведено без остатка. В нем есть нечто, далеко превосходящее и здравый смысл, и анализ, из цельности чего и рождаются все смыслы. •

В натуре много мечтательности. Несмотря на огромный опыт и знание людей, сохранил идеалистический взгляд на жизнь. Развитая интуиция. Убеждений своих не меняет.

Настоящее исследование помешается в этой книге не столь с целью характерологической обрисовки личности Наполеона, о чем существуют как отдельные многочисленные исследования, так и большие специальные труды (А.Генце, Мишон, Ф.Бартело, Моргенштерн и др.). как для того, чтобы удивительными изменениями этого почерка, следующими за изменениями в столь же удивительной жизни этого человека, нагляднее иллюстрировать то или другое графологическое положение.

Подпись честолюбивого и самонадеянного артиллерийского капитана, каким он был в начале своей военной карьеры, ничем особенно графически не выделяющаяся, и подпись императора Франции, подчеркнутая эффектным по силе росчерком (см. Нажим, стр.47), с уверенными, резкими конфигурациями буквенных штрихов. После победы при Аустерлице — самоуверенно поднимающаяся кверху подпись, указывающая, как и все центробежные начертания, на непреклонную настойчивость, честолюбие, склонность строить обширные планы и уверенность в осуществлении их (см. Строки, стр.48).

После сражения под Москвою как будто бы вся сила нервного напряжения сконцентрировалась в рисунке этого росчерка. Колоссально выросшее «Н» указывает на непомерное честолюбие, эгоцентричность, властность, тщеславие, самонадеянность. Наконец — неудача, поражение, крушение всех планов. Выступление из Москвы — скомканная, бесформенная подпись: автору уже не до внешних форм. Отсутствие росчерка. Обращает на себя внимание аномальная точка после

Автографы Наполеона.

1. Подпись в чине артиллерийского капитана (1793 год)

2. Подпись Наполеона- императора (1804 год)

3. Подпись под прокламацией после победы при Аустерлице (1805год)

4. Подпись после сражения под Москвой (1812 год)

5. Подпись при выступлении из России (1812 год)

6. Подпись после битвы при Лейпциге (1813 год)

7. Подпись на острове Св. Елены

- подписи, указывающая на растерянность, удрученность состояния, на напряженность ищущей выхода мысли.

Подобное, но еще более трагическое в подписи после лейпцигского поражения — ломанность линий, разорванность отдельных связок. Нажим мазками, только вспышками. Опускающиеся штрихи, как падающие от усталости руки, голова.

И наконец, остров Св. Елены. Подпись вдруг состарившегося человека. Опускающийся резко вниз росчерк. Отсутствие графической силы в нажиме. Сжатые начертания.

Нервная, впечатлительная натура. Увлекающийся. порывистый и неуравновешенный в своих настроениях, но устойчивый в привязанностях и во взглядах человек, хотя благодаря значительному влиянию чувствований на течение умственных процессов его суждения и отзывы часто бывают пристрастными. Сложность личных переживаний.

...не могу сомневаться в наличии у некоторых субъектов удивительной способности определять по почерку «духовную структуру» людей, незнакомых им и никогда ими не виданных...

А. Пешков (Максим Горький)

Дорогой друг!

Я верю в графологию, я сам иногда ею практически занимаюсь.

Преданный Вам Анри Барбюс